Фабрика мухобоек

– Простите, ваша честь, не хочу вас обидеть, но вы обвиняете меня в двух вещах, которые нельзя ставить на одну доску. Первое обвинение, относительно лживости моих речей, я легко опровергну. Я действительно считал себя покровителем этих людей. Да, я знал, что большинство погибнет, но что можно было дать им лучшего, чем лишний день надежды? Хотя бы за это я мог ждать благодарности.

– А не приписываете ли вы себе чужие заслуги? Ведь вся политика вашего начальства строилась на схожих рассуждениях. Чтобы убить миллионы, не допустив даже малейших попыток сопротивления, надлежало обманывать людей до тех пор, пока они не переступят порог газовой камеры.

– Не спорю, мы получали такие инструкции. Но их можно было выполнять по-разному: формально или рьяно. Я считал, что, произнося подобные речи, совершаю своего рода благой поступок.

– А почему не просто благой поступок? – поинтересовался судья.

– Признаться, не люблю оперировать религиозными понятиями – после того, как со мной так несправедливо обошлись, мне трудно верить в существование Бога.

– Продолжайте.

– А вот мое участие в розыске тех, кто отказывался добровольно садиться в вагоны, – совсем другое дело. За это мне стыдно. Но я получал приказ: доставить столько-то евреев – и за невыполнение был бы сурово наказан. Личной вражды я ни к кому не испытывал.

– Ни в коей мере?

– У меня есть неоспоримые доказательства. Когда я провожал Якубовича, правую руку Румковского, мы с ним даже расцеловались. Кстати, насколько я знаю, он выжил. Был еще у меня зубной врач еврей… Шмулевич. Вот этот мост, коренной зуб и два зуба мудрости… – Бибов широко открыл рот. – Да разве я позволил бы копаться у себя во рту человеку, вызывающему у меня брезгливость?

– Да, это убедительно. – Судья явно утомился. – Что ж, я выяснил почти все, что хотел. Пускай теперь вас допрашивают другие. Господа… Кто первый? Защита?

У Борнштайна был вид человека, вынужденного для спасения чужой жизни броситься в выгребную яму. Тяжело вздохнув, он поднялся.

– Вы узнаёте сидящего здесь человека? – Он указал на Хаима, который при этих словах вздрогнул.

– Да, это председатель юденрата герр Румковский.

– За что он отвечал в гетто?

– За все.

– То есть и вы были обязаны исполнять его приказы?

– Ну нет, это он исполнял мои.

– Несет ли человек, исполняющий чужие приказы, хоть какую-то ответственность за содеянное?

– Мы все кому-нибудь подчинялись. Я выполнял поручения тех, кто стоял выше на служебной лестнице.

– Как вы считаете: господин Румковский хотел, чтобы обитатели гетто погибли?

– Нет, конечно нет.

– Если бы вы отказались возглавить администрацию гетто, вас бы отправили на фронт?

– Да, этим бы кончилось.

– А если бы господин Румковский отказался стать главой юденрата, его бы расстреляли, как членов предыдущего совета общины?

– Скорее всего.

– Как же вы сравниваете его и вашу ответственность?

– На фронте я бы тоже мог погибнуть от пули.

– Это единственная аналогия, которая приходит вам в голову?

– В настоящий момент – да.

– Как складывались ваши с ним отношения?

– Не скажу, чтоб они были идеальными, но мне бы хотелось иметь такие отношения со всеми своими сотрудниками.

– Он старый человек, верно?

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Когда гетто, благодаря организационным талантам председателя, уже работало полным ходом, я решил оставить ему представительские функции, а в повседневных делах опереться на его более молодых заместителей. На Якубовича, Клигера. Хотя последний – тот еще фрукт.

– Я не это имею в виду. Скажите, в Бремене принято бить стариков? Вы ведь избили этого седовласого человека.

– У людей, которые делают общее дело – а для меня таким делом была защита евреев, – часто случаются столкновения из-за несходства взглядов, это нормально. Во время войны стычки могут носить иной характер, чем в мирное время, скажем, за чашкой кофе. Возможны и вспышки агрессии, о чем потом обе стороны жалеют. И даже иногда доходит до драки.

– Вы называете дракой избиение старика, который потом шесть недель пролежит в больнице? У меня есть показания свидетеля, печника по профессии, – он видел, как вы, схватив председателя за волосы, били головой об отопительный котел, пока не пробили стенку котла насквозь…

– Он уже весь проржавел. Да и лечился председатель так долго, потому что очень заботился о своей внешности и не хотел появляться на людях с парой царапин. Ну скажите сами, герр председатель, не так уж это было страшно! У нас и хорошие минуты бывали. Я доверял вам, а вы – мне. Возможно, я не оправдал ожиданий – ваши соплеменники не попали в Палестину, как вы им обещали, – но и мне потом не сладко пришлось!

Регина смотрела на неровно пульсирующую жилку у Хаима на виске. Она знала, чем это обычно кончалось. И сейчас он резко вскочил и чуть не упал – от долгого сидения ноги отказывались повиноваться. К счастью, Борнштайн ловко его подхватил.