Фабрика мухобоек

Он долго разглядывал рычаги, приводящие в движение тросы, которым в театре все было под силу, но еще дольше стоял возле мужчины, рисовавшего дерево на большом разложенном на полу холсте. Художник даже спросил, как его зовут. Он ответил, что друзья зовут его Гамлет. Сказал неправду намеренно, так как знал, что в театре всё – неправда, а Гамлет был героем театральной пьесы, про которую в приюте рассказывала доктор Раберова из Берлина. Он запомнил, как она подчеркнула, что Гамлета в Берлине играл ее сын, притом с огромным успехом. Когда медсестра задала невинный вопрос, приехал ли сын с нею в Лодзь, она расплакалась и долго не могла успокоиться. Марек тогда понял, что Гамлет – не абы кто. Художник не удивился и, назвав его этим именем, попросил пододвинуть банку со скипидаром. Потом оба услышали громкий шум.

В зрительном зале свистели и топали, а явно растерянные актеры торопливо покидали сцену. Судья приветствовал их как победителей, хвалил за талант, а тем, кого испачкали, сам помогал вытереться. До того, впрочем, он знаком велел погасить свет, а затем, поскольку зрители не желали успокаиваться, взял деревянную палку и, хотя вроде бы не рассердился, изо всех сил ударил ею по огромному железному листу. Марек аж подскочил: такого страшного грома он в жизни не слышал. Потом судья покрутил какую-то рукоятку, и дико завыл ветер – поднимись такой ветер на самом деле, он мог бы запросто опрокинуть трамвай. В заключение судья устроил жуткий ливень: слышно было, как на землю обрушиваются потоки воды. Судье все это явно доставляло удовольствие, он даже как будто хвалился своим могуществом. «Гром, вихри, ливни – моя специальность… – бормотал он словно бы себе под нос, однако достаточно громко, чтобы все его слышали. – Пусть буря успокоит разгоряченные головы…» Снова оглушительно прогремел гром; Марек готов был поклясться, что судья улыбнулся. И похоже, именно ему, хотя голову на отсечение бы не дал.

Чтобы придать духу актерам, которым предстояло выступить в последующих сценах, судья приставил к нем отряд хорошо вооруженных легионеров. Они сомкнутым строем направились на сцену, для бодрости подталкивая друг друга локтями. Когда поднялся занавес, Марек увидел залитый солнцем сад перед нарисованным дворцом. Легионеры, выстроившись в ряд, уставились на зрителей – по-видимому, устрашающе, потому что в зале воцарилась гробовая тишина.

Стоявший за занавесом толстяк в синем халате изображал пение жаворонка. Так похоже, что Марек решил попросить, чтобы толстяк его научил, но тут за кулисы, вероятно, привлеченная недавними отголосками бури, явилась пожарная охрана, точнее, двое ее представителей. Атлетического сложения, в сверкающих касках, пожарники выглядели очень грозно, в особенности один, нервно поглаживающий свой топорик. Судья на них даже не взглянул, однако Мареку инстинкт привычно подсказал, что от людей в мундирах лучше держаться подальше. Не спеша, чтобы это не походило на бегство, он направился в ближайший коридор, но пожарные, также ведомые профессиональным инстинктом, сделали то же самое. Тогда Марек толкнул четвертую по счету дверь и проскользнул внутрь. Выбрал он эту дверь не случайно. Когда в гетто устраивались обыски, тщательнее всего перерывали первую квартиру на нижнем этаже, в соседних надолго не задерживались, зато в последней в обыскивающих будто черт вселялся… Поскольку дверей в коридоре было восемь, к четвертой, по расчетам Марека, у пожарников, утомленных однообразными действиями, пылу должно было поубавиться. Во всяком случае, он на это надеялся.

В комнате, куда он попал, очевидно, переодевались перед выходом на сцену: к одной стене было приделано несколько зеркал, как в парикмахерской у его дяди, Мерона Кашубы, на Поморской, а на вешалках висели платья и халаты. Марек невольно кинулся за ширму, расписанную китайскими драконами, но тут же сам себя отругал за недогадливость: туда, конечно, заглянут в первую очередь. Воспоминание о дяде тоже не прибавило духу – Мерона застрелили в самом начале войны только потому, что тот слишком нервно поглядывал на бритву. Голоса пожарников приближались, и Марек залез под кушетку, заваленную небрежно брошенными платьями. Там было тесно, но он чувствовал себя в безопасности, даже когда дверь распахнулась и вошли пожарники. Один из них что-то весело сказал, второй громко рассмеялся, потом чиркнула спичка, и под кушетку просочился запах табачного дыма. Наконец хлопнула, закрываясь, дверь, и стало тихо.