Фабрика поломанных игрушек

Было солнечно, ласточки и стрижи стремительно резали небо на сектора, во дворе подростки играли в футбол. С криками носились внутри хоккейной коробки, изо всех сил ударяя мяч. И был среди них один парень, удивительно напоминающий кого-то из далёкого детства.

Мать прижалась к сыну, положила голову на жёсткий погон, тихо произнесла:

– Прости ты нас, сынок, – из глаз медленно потекли слёзы, ровными полосками по щекам, вниз к подбородку, закапали на майорский китель, наградные колодки, – зла на нас не держи.

– За что простить, мама? – удивился Щербаков.

– Что не наставили тебя на путь истинный, – она взяла край передника и, подняв к глазам, чуть наклонившись, стала осторожно прикладывать к мокрым дорожкам на щеках.

– Какой путь-то? О чём ты говоришь? – не понял Вениамин.

– Слышала я, что ты отцу рассказывал о себе, когда в прошлый раз приезжал! Как перекати-поле живёшь. Гоняет тебя ветер, точно листву по саду. Жену забыл, о ребёнке не вспоминаешь! А он ведь как ты, кровинушка одна… Вот и отец всё смотрел на него!

– На кого?… – не понял Щербаков, но автоматически устремил взгляд на игроков, стал высматривать, ещё до конца не понимая… Что-то неопределённое, но волнующее тронуло душу. Вспомнил, как сам гонял мяч на этом поле и после очередного забитого гола видел в окне одобрительные лица родителей.

Издали все мальчишки казались на одно лицо, но Вениамин пытливо переводил взгляд с одного футболиста на другого, точно искал зацепку или намёк к пониманию чего-то важного, отчего сжалось сердце и стало трепетать в груди. Но только далекие смутные образы теребили сознание, нашёптывая о ком-то дорогом ушедшем: любовь, жена, ребёнок…

Мать отстранилась, сурово посмотрела на сына:

– Ребёнок без отца – грех это. Сын твой уже восьмой класс окончил с отличием.

– При чём здесь мой сын? – деланно возмутился Вениамин, попытался достать из души ощущение прошлой обиды на жену, – вы же сами писали мне в армию, что это не мой ребёнок – он на цыгана похож.

– Ну похож… а ты на себя-то давно смотрел в зеркало? В детстве тоже русые волосики были, а теперь-то грива какая – попробуй расчесать, – голос стал строгим. – А что это за письмо ты выдумал?

У Щербакова перехватило дыхание. Сердце заколотило в груди. Он выпучил глаза:

– Мать, да ты что? У меня же твоё письмо есть, я его тогда наизусть выучил, ты же мне его писала! А теперь не помнишь?

Мать снова заплакала, слёзы покатились по щекам, села на табурет.

– Что же это ты, решил во всём мать свою обвинить? Не могла я тебе такое написать. Как же он не твой? С законной женой жил, а ребёнок не твой! Девушка такая хорошая, до сих пор одинокая с сыном твоим живёт. Что же ты мать свою оговариваешь? Изверга из неё делаешь? Это значит, я виновата в твоей судьбе? В том, что жену бросил с грудничком? – Запричитала: – Господи, да что же это такое! На родную мать подумать. Да как же я могла поперёк твоего счастья стать?

Она пошатнулась, прижалась к подоконнику, сунула руку в карман, достала круглый металлический футлярчик и стала откручивать крышку. Руки дрожали, пальцы не слушались. Наконец тот открылся, и она, опрокинув его на правую ладонь, стала трясти. Подождав, когда выпадет таблетка, попыталась закрутить крышку, но не смогла.

– Давай помогу! – кинулся Щербаков, протянул руку.

Мать отдёрнулась, сунула футляр с крышкой в карман, таблетку положила под язык. Продолжила причитать, подвывая и растягивая слова, шамкая губами:

– Как же ты мог о своей матери такое подумать, чтобы младенчика родного вместе с грязной водой выплеснуть из купели? Да как у тебя язык повернулся такое сказать? – в голосе звенела обида. – Получается, что я своими руками тебя лишила и жены, и ребёнка? Значит, я во всём виновата, да? Значит, всё во мне? Тебе жить не дала, отца загубила. Давайте, давайте, вешайте всё на мать, я вытерплю. Не такое терпела в своей жизни, отмолю за всех, вешайте, вешайте…

На следующее утро, встав с рассветом и не простившись, Вениамин уехал в Волхов. Весь путь он усердно вспоминал обстоятельства получения того письма – неужели его не было? Или это отец написал, или кто? Может, память подвела, и Вениамин, за прошедшие года теребя в себе причины расставания, всё переиначил? По молодости убедил себя и поверил. Или, может, это приятели так пошутили?

Когда он ворвался в квартиру и бросился к тумбочке, где хранились все документы, жена, сидевшая на диване, посмотрела на него как на полоумного. Но ничего не сказала.

Письмо было на месте. Почерк матери и конверт со штампом не давали повода сомневаться.