Фадеев

В Приморье шла Гражданская — но воевать приходилось и с японцами, и с другими интервентами, в силу чего война приобретала черты национально-освободительной. На Донбассе шла Отечественная — но противостоять приходилось и «своим» предателям-полицаям. Зеркальная ситуация.

Фадеев писал не только о краснодонцах, но и о себе, о своих товарищах: «Когда я начал работать над „Молодой гвардией“, мне казалось, что я пишу не о подпольной организации Краснодона периода второй мировой войны, а о владивостокском большевистском подполье…»

Вряд ли случайно и такое совпадение: именно в период работы над «Молодой гвардией» Фадеев стал разыскивать любовь своей юности Асю Колесникову, которую не видел четверть века. Их переписка завязалась во время работы над второй редакцией романа. Взявшись за краснодонский материал, Фадеев вернулся к своему прошлому, наделяя молодогвардейцев чертами старых приморских друзей. «Заповедные образы своей юности он переодел в одежды комсомольцев сороковых годов. Впрочем, лжи тут не было…» — заметила В. Герасимова.

Справедливо пишет Яков Голомбик — последний из «коммунаров» — о надгробии Фадеева на Новодевичьем кладбище: «Когда я вижу группу молодогвардейцев под его скульптурным портретом, они принимают для меня образы молодых партизан — Бородкина, Фадеева, Судакова (Билименко), Нерезова, Дольникова»[313].

Уже не удивляешься тому, что молодогвардейцы в фашистском застенке поют про «штурмовые ночи Спасска», а лирическое отступление «Друг мой! Друг мой!.. Я приступаю к самым скорбным страницам повести и невольно вспоминаю о тебе…» обращено автором к расстрелянному «соколенку» Грише Билименко.

Финальные сцены романа, в свою очередь, отсылают к описанию гибели Игната Пташки в «Последнем из удэге».

В книгах есть и прямые сюжетные пересечения. В каком-то смысле «Молодая гвардия» — это «Разгром-2»: снова отряд гибнет, и остаются немногие, чтобы жить и исполнять обязанности.

А вот — из поздней (1950) критики «Разгрома» от Корнелия Зелинского: «Будучи глубоко партийным по методу и всему духу своему, этот роман обошел жизнь самого партийного коллектива… Партизаны даже не упоминают имени Ленина. Вряд ли так было в действительности. В действительности Уссурийская тайга в те годы жила политикой» (Зелинскому из Москвы, конечно, виднее, чем жила Уссурийская тайга). Не критика ли первой редакции «Молодой гвардии» — именно за недостаточно отраженную роль партии — сподвигла Зелинского на этот выпад?

Можно сопоставить Мечика из «Разгрома» и Стаховича из «Гвардии»: та же тема «недоброкачественного человека», который, не обладая подлинной «идейностью», в критической ситуации ломается и подводит товарищей.

Но самое главное — в другом. Фадеев сразу увидел в истории молодогвардейцев свою главную тему, начатую еще до «Разгрома», — сотворение нового человека[314].

«Молодая гвардия» вышла в издательстве «Молодая гвардия» — словосочетание давно было крылатым, не Фадеев его придумал[315]. Молодую гвардию выкликали, выковывали — и вот она пришла, воплотилась.

Появление героев-краснодонцев стало в глазах Фадеева лучшим оправданием революции и всего, что последовало за ней: вот он, новый человек. Не Мечик — но Морозка и Метелица. Причем краснодонцы не были какими-то исключительными людьми, и тем сильнее Фадеев ими восхищался: «Именно потому, что это самая обыкновенная наша советская молодежь… — именно поэтому вся деятельность „Молодой гвардии“ заслуживает того, чтобы ее изобразить в художественном произведении как нечто типичное для всей советской молодежи. Ведь такие организации были и в других местах…» Фадеев отвергал упреки в идеализации молодежи. Он считал, что лишь освободил ее от «лишнего, частного, мелочного, что иногда имеет место в нашей жизни… Только подчеркнул и выделил то, что явилось главным для их человеческой натуры». «Поскольку такая молодежь не выдумана мною, а действительно существует, ее смело можно назвать надеждой человечества», — говорил Фадеев.

Чистота эксперимента была соблюдена: молодогвардейцами стали те, кто родился и учился уже после революции. Наследники дореволюционных и революционных подпольщиков, краснодонцы в то же время были людьми нового поколения, сформированными уже советской реальностью. Вот он, новый человек, прошедший высшую проверку. Уже в очерке «Бессмертие», этом газетном конспекте будущего романа, Фадеев подчеркивал: «…Эта молодежь, не ведавшая старого строя и, естественно, не проходившая опыта подполья…» Ребята 1923, 1925, 1926 годов рождения — на поколение младше самого Фадеева. Они могли бы быть детьми Булыги, или Певзнера, или Мечика. Новый мир оказался жизнестойким, дети революционеров усвоили ценности и ориентиры отцов.