Фадеев

Советская страна перешла в иное агрегатное состояние — эфирное, почти невесомое, но зато куда более устойчивое, потому что рукописи, по крайней мере опубликованные и прочитанные, действительно не горят или горят очень неохотно. Коллективные представления, сознательные или бессознательные, которые порой называют проявлениями «имперской ностальгии», — не фантомные боли в утраченных конечностях. Это естественные ощущения человека, живущего не только здесь и сейчас, но во всем территориальном и хронологическом пространстве самовоспроизводящейся русской культуры. Можно сказать, что территория «Большой России» — не в юридическом или административном, а в культурном, ментальном смысле — по-прежнему принадлежит нам, но лучше сказать иначе: это мы по-прежнему принадлежим этой территории, кто бы ее в данный момент ни контролировал, кому бы в ее пределах ни ставились или рушились памятники и в честь кого бы ни назывались улицы ее городов. Улицы переименовать легко. Переродить культуру куда сложнее — корни ее матрицы глубже и жизнеспособнее, чем кажется.

События сегодняшних дней на так называемом постсоветском пространстве показывают: живо многое из считавшегося давно умершим. Минуло столетие, утрамбованных которым судеб и событий хватило бы на несколько веков, но в нас самих изменилось немногое. Система координат осталась прежней. Есть тревожное ощущение так и не пережитой нами Гражданской. Живы красные, живы белые, живы зеленые. Живы приморские партизаны и молодогвардейцы Донбасса. Наш XX век продолжается. По отношению к его ключевым узлам и фигурам мы безошибочно выявляем «своих» и «чужих».

Книги Фадеева можно любить или не любить — важнее другое: они живы.

В фадеевских текстах обнаруживаются поразительные, необъяснимые пересечения с сегодняшней реальностью, открываются новые смыслы, о которых не мог знать сам автор. Книги Фадеева взаимодействуют с современной действительностью и подпитываются от нее энергией. Они по-прежнему — о нас. Их, почти похороненных нами, воскрешает сама жизнь.

Фадеев не знал, что окажется пророком. Его книги дописывает сама реальность — лучший из возможных соавторов. У них появляется надтекст, они перерастают самих себя и авторский замысел. Говоря словами самого Фадеева, это до сих пор еще не остывшие куски металла. Сначала Фадеев «шел за жизнью», теперь — когда сам он уже более полувека как неживой и четверть века как полузабытый — жизнь пошла за его текстами, доказывая единородность того и другого.

«Разгром» и «Молодая гвардия» четко рифмуются с современностью. Если «Разгром» дописывался в 2010 году «приморскими партизанами», то «Молодая гвардия» — Луганской народной республикой в 2014-м и позже.

Казалось, партизаны и молодогвардейцы — «тогда» и «там», оказалось — сейчас и здесь. От прошлого к будущему ходит гулкое эхо, доказывая: все на самом деле происходит сейчас, минувшее едино с еще не случившимся. Все они рядом: Левинсон и Сухорада, молодогвардейцы и ополченцы Новороссии. Жизнь подражает литературе, не только фиксирующей, но и программирующей реальность.

Всё продолжается. Рождаются такие же люди, как Фадеев и его герои, и сходным образом действуют в сходных обстоятельствах. Ни ГУЛАГ, ни войны, ни застой, ни перестройка, ни «лихие 90-е», ни «потребительское общество» — ничто не изменило нас коренным, бесповоротным образом. Сохраняется какая-то прочная, неразмываемая основа. Может, это сам наш континент? С черноземом культуры поверху, пока еще не разметенным вихрями истории? Кому-то это покажется нашим проклятием, кому-то — спасением.

Левинсон мог действовать в какой угодно точке Приморья, а подполье на оккупированной фашистами территории Союза не ограничивалось краснодонской «Молодой гвардией». Но почему-то в 2010-м «приморские партизаны» появились именно в Кировском районе, откуда выступал отряд Левинсона, а ополчение в 2014-м возникло именно на Донбассе, где происходит действие «Молодой гвардии». Это Фадеев так закодировал эти места? Или, сам того не осознавая, он подключился к информационным полям истории, начав принимать сигналы из того пространства, которое принято называть будущим?

К нам стучатся новые «Разгром», «Молодая гвардия», «Последний из удэге». Их еще напишут.

Юный Фадеев похож на персонажей книг соответствующей поры — не только его собственных.

Скажем, Гориков из гайдаровской «Школы».

Или Павка Корчагин: пошел воевать, попал на партийную работу, занялся литературой. Фадеев, правда, в итоге стал антиподом Павки: тот, прикованный к постели, находит силы жить и бороться, хотя подумывал о суициде, этот же «с превеликой радостью» стреляется.