Фадеев

Фамилия фамилией, но прототипом (одним из прототипов) Мечика мог быть и совсем другой человек. А именно — Ися Дольников, «соколенок» и сын владельца комиссионного магазина. Об этом Асе Колесниковой писал сам Фадеев. Другой «коммунар» — Яков Голомбик, присутствовавший на первых чтениях «Разгрома», — пишет, что он и не подозревал об этом: «Только Петя и Гриша (Нерезов и Билименко. — В. А.) обратили внимание на то, что лошадь Мечика названа в романе так же, как лошадь Дольникова, но значения этому они не придали». Бывший партизанский командир Мелехин потом рассказывал Голомбику: когда его бойцы, воинственно настроенные, явились к Фадееву, чтобы «расправиться с ним за клевету на их товарища Мечика» (Тимофея), писатель ответил им: не волнуйтесь, Мечик — это Дольников. Обошлось без рукоприкладства, но обида осталась.

Тем более обижен был сам Дольников. По его словам, он переживал настоящую трагедию, увидев в Мечике свои черты[242]. Возмущенный, пришел к коммунарам, жившим уже в Москве. «На нашем „суде чести“ Фадеев объяснил, что писатель имеет право изобразить человека так, как сам его видит, — пишет Голомбик. — Мы обсудили вопрос и нашли, что сравнение Дольникова с Мечиком является следствием личной неприязни Сашки к Иське, появившейся после их ссоры в отряде. Дольников протестовал против того, что остальные коммунары ездят в разведку, участвуют в стычках с японцами, а он оставлен при газете, в то время как Фадеев и Билименко имеют большой газетный опыт. Работать в газете никто не хотел, все стремились в бой…» Голомбик добавляет: «Всей своей жизнью Дольников доказал верность партии и никогда ни в чем дурном уличен не был». В 1941-м Дольников вступил в ополчение и погиб под Москвой.

Возникает еще ассоциация с метчиком — твердосплавным инструментом для изготовления внутренней резьбы. Но из фадеевского Мечика нельзя «делать гвозди», тем более что метчик должен быть куда тверже гвоздя. Уместнее иная фонетическая аллюзия: Мечик, чужой среди своих, — мечется. Или же он — меченый?

Можно понимать и самого Фадеева как одного из прототипов Мечика. Легко представить, как поначалу ощущал себя Фадеев — городской начитанный подросток, «хрупкий хрустальный сосуд» — среди суровых сучанских парней; да и обстоятельства ранения Мечика напоминают обстоятельства ранения Булыги.

С другой стороны, к весне 1919 года у него уже был опыт подпольной работы. В облике Фадеева на фотографиях той поры появляется что-то хулиганское, вызывающее. Да и его карьерный рост в партизанском отряде и в армии ДВР говорит сам за себя: Саша Булыга-Фадеев был талантливым и перспективным бойцом и командиром, тогда как Павел Мечик — нет. Психологический рисунок его личности был совсем иным.

И все-таки, все-таки… Первая жена Фадеева Герасимова вспоминала: «Мы с Ю. Либединским как-то, смеясь, говорили, что в Саше живут все герои его „Разгрома“. И Мечик — слабый интеллигент, и простодушный героический Морозка, и умный, истинный революционер-коммунист Левинсон (конечно, больше всего Левинсон и Метелица!)».

Возможно, одна из составляющих драмы самого Фадеева — стремление выдавить из себя по капле Мечика, этого «черного человека». И Фадееву удалось победить своего внутреннего Мечика.

Фадеев похож на героев своего «Разгрома» не столько буквально, сколько тем, что и он — сложнее, неоднозначнее, чем мы привыкли это представлять. Как советская критика хвалила Морозку и кляла Мечика — так Фадеев был в советское время хорошим, а потом стал плохим. Обе полярные оценки равно однобоки.

Возвращение «приморских партизан»

«Разгром» дописывается самой жизнью, обрастая новыми смыслами, о которых не мог догадываться автор.

Отголоски «Разгрома» звучат в записках Че Гевары. Одна из последних записей «Боливийского дневника» начинается со слова «Разгром», а одна из заключительных фраз перекликается с финалом фадеевской книги: «Наша группа в полном составе — 17 человек — тронулась в путь, облитая светом луны».

Само выражение «приморские партизаны», ставшее крылатым в том числе благодаря Фадееву, в 2010-м приобрело новое значение. Группу молодых людей из поселка Кировского Приморского края, нападавших на милиционеров, прозвали «приморскими партизанами». Их первый процесс завершился в 2014-м, но еще до вынесения приговора «партизаны» попали в литературу.

Нового «Разгрома» пока не написано[243], прилепинский «Санькя» — не о «партизанах», а о нацболах-лимоновцах (хотя один из погибших «приморских партизан», Андрей Сухорада, некоторое время был нацболом), но зато оперативнее прозаиков отреагировали поэты.

Алина Витухновская:

…Станут приморские партизаны
Некой летальностью
По —
Ли —
Ти
Чес —
Кой,
Преступленьем и наказаньем,
Мести мистерией немистической.

Всеволод Емелин объединил партизан «штурмовых ночей Спасска» — с новыми: