Фаина Раневская. Как сказано!

Раневская называла Завадского маразматиком-затейником, уцененным Мейерхольдом. А его творческие поиски — капризами беременной кенгуру.

Внук долго не хотел засыпать, Павла Леонтьевна предложила:

— Может, я ему что-нибудь спою?

— Ну зачем же так сразу, — возразила Раневская. — Давай еще попробуем по-хорошему.

Раневская очень боялась, что ей могут предложить сотрудничать с КГБ. Однажды к ней обратился парторг с предложением вступить в партию.

— Ой, что вы, голубчик! Я не могу, я кричу во сне! — воскликнула бедная Раневская, неизвестно — перепутала она эти организации или в очередной раз острила.

Я вступаю в партию. Надо! — твердо сказала Раневская. — Должна же я хоть на старости лет знать, что эта сука Верка Марецкая говорит обо мне на партсобраниях.

Окна квартиры Раневской, в высотке на Котельнической набережной выходили в каменный внутренний двор. А там — выход из кинотеатра и место, где разгружали хлебные фургоны. — Я живу над хлебом и зрелищем, — жаловалась Раневская.

Раневская, рассказывая о своих злоключениях в поликлинике, любила доводить ситуацию до абсурда. В ее интерпретации посещение врача превращалось в настоящий анекдот. Прихожу в поликлинику и жалуюсь:

— Доктор, у меня последнее время что-то вкуса нет.

Тот обращается к медсестре:

— Дайте Фаине Георгиевне семнадцатую пробирку.

Я попробовала:

— Это же г**о.

— Все в порядке, — говорит врач, — правильно. Вкус появился.

Проходит несколько дней, я опять появляюсь в кабинете этого врача:

— Доктор, вкус-то у меня появился, но с памятью все хуже и хуже.

Доктор обращается к медсестре:

— Дайте Фаине Георгиевне пробирку номер семнадцать.

— Так там же г***о, — ору я.

— Все в порядке. Вот и память вернулась.

Почти полвека проработала Раневская в московских театрах. ^Шесть лет — в Театре Советской Армии, столько же — у Охлопкова, восемь — у Равенских в Театре им. Пушкина.

В начале шестидесятых, во время репетиции в этом театре ей сделали замечание:

— Фаина Георгиевна, говорите четче, у вас как будто что-то во рту. Напросились:

— А Вы разве не знаете, что у меня полон рот г***а?!

Родилась я в конце прошлого века, когда в моде еще были обмороки. Мне очень нравилось падать в обморок, к тому же я никогда не расшибалась, стараясь падать грациозно.

На одном из литературных вечеров Раневская сделала замечание В-И. Качалову:

— Вы обомхатили Маяковского.

Вижу себя со стороны, и мне жаль себя.

Читаю Станиславского. Сектант. Чудо-человек. Какое счастье то, что я видела его на сцене, он перед глазами у меня всегда. Он — бог мои.