Фаина Раневская. Клочки воспоминаний

В.И. Анджапаридзе

...

Моя обожаемая Верико!

С этой запиской посылаю Вам крепкую и нежную любовь, мое восхищение Вами и мою… просьбу!

Зная Вашу занятость и усталость, мне тяжело беспокоить Вас. Но один мой добрый друг просил меня обратиться к Вам с просьбой его принять. Я не могла ему отказать, потому что он очень мне предан, к тому же он человек хороший. Он – ваш земляк. Я заранее Вас благодарю, человек этот заслужил внимания.

Моя любимая Верико, о себе говорить нет охоты. Живется трудно, одиноко, до полного отчаяния.

Если Мэри еще у Вас, обнимаю ее крепко, как и Вас, моя обожаемая Верико.

Сердечный привет Софико. Ваша преданнейшая вам Раневская.

Теперь, перед концом, я так остро почувствовала смысл этих слов: «Суета сует и всяческая суета».

Смотрю в окно, ремонтируют старый «доходный дом», работают девушки, тяжести носят на себе, ведра с цементом. Мужчины покуривают, наблюдают за работой девушек, почти девочек. Две появились у меня на балконе, краска душит, мучаюсь астмой. Дала девочкам сластей. Девочки спрашивают: «Почему вы нас угощаете?» Отвечаю: «Потому, что я не богата». Девочки поняли, засмеялись.

Весна 80-го г.

Публикация, предисловие и комментарии – Мих. ГОЛЬДЕНБЕРГ, кандидат искусствоведения.

Марина Неелова: Спешите делать добро

Я открыла свою старую тетрадку и переписала оттуда почти все, что записано мной сразу после встреч с Фаиной Георгиевной Раневской. Это память, а память, как мне кажется, не нуждается в шлифовке.

Сегодня разговаривала с Фаиной Георгиевной Раневской – комок в горле, до сих пор не могу прийти в себя от нее, уже будто «уходящей» и говорившей, что ей уже пора, что «все позади» и в этом «позади» так мало хорошего! А какой при этом светлый ум, так остро воспринимающий все окружающее, так точно все характеризующий, добрый и нежный! Почему раньше не была с ней знакома, как много она могла бы мне дать, как давно я хотела этого, сколько времени пропущено, – дай бог ей здоровья, а нам радости общения с ней! Может быть, это разговор с ней не дает мне сейчас спать, и мучаюсь ее старостью, ее болями, ее одиночеством, и боюсь, так боюсь за нее, как могла бы только за очень мне близкого человека, которого очень давно знаю. Дай ей бог!

* * *

Как хочется что-то сделать для нее, чем-то порадовать, побыть с ней, никуда не торопясь, посидеть на диване под фотографиями, – «это самое дорогое, что у меня есть». И это понятно: Ахматова, Пастернак, Шостакович, Цветаева, Уланова – вся стена увешана этими фотографиями с дарственными надписями, фотографии приколоты к обоям иголками для внутривенных уколов, и в углу около кресла под торшером – фотографии собак, которых так любила Фаина Георгиевна. Позже, когда Фаина Георгиевна попросила меня принести свою фотографию, я, понимая, что не могу претендовать на эту «стену», попросила повесить мою среди собак, и надо сказать, выглядела там вполне органично.

Удивительно сочетается в этом человеке множество почти несоединимых черт: необычайная эмоциональность и трезвый острый ум, поразительные оценки, точные, подчас желчные характеристики и невероятная наивность, нежность, мудрость, кокетство, детскость, откровенность (о себе и других), жестокость и удивительная обидчивость, мнительность, ранимость, часто безапелляционность – и вдруг боязнь обидеть, огорчить, бессребреность и доброта душевная! Такое чувство, что я старше ее и обязана оберегать.

* * *

«Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть 18 лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как 18-летний человек!»