Факел смерти

— Если посмотреть поближе, видно, что кое-где кровь подогнана к телу струей воды под напором, видимо, из садового шланга. Полагаю, убийца смывал отпечатки пальцев и другие следы, — заметила Поттерсфилд.

Найт кивнул и усилием воли заставил себя оторваться от лежащего на террасе тела. Он присматривался к полицейскому фотографу, щелкавшему камерой у задней стены сада, где эксперты собирали что-то с клумб.

Сделав несколько шагов и далеко обойдя труп, Найт увидел, что внимание фотографа привлекла древнегреческая статуя без головы из ценнейшей коллекции сэра Маршалла: афинский сенатор из песчаника держал в согнутой руке книгу, а другой сжимал эфес отбитого меча.

Голову сэра Маршалла убийца поставил на пустовавший срез шеи между плечами статуи. Лицо распухло, обвисло. Рот скривился, слева губы немного выпятились, словно он хотел сплюнуть. Открытые, неподвижные глаза показались Найту чудовищно одинокими.

Частному детективу нестерпимо хотелось разрыдаться, но слезы вдруг высохли от нахлынувшей ярости. Что за варвар это сделал? Зачем? За что обезглавили Дентона Маршалла? Человек он был прекрасный. Он…

— Ты не все видел, Питер, — сказала у него за спиной Поттерсфилд. — Посмотри на траву перед статуей.

Сжав кулаки, Найт сошел с террасы в траву, так противно заскрипевшую под бумажными бахилами, словно кто-то царапал ногтем грифельную доску. Не доходя до статуи, он замер.

Пять пересекающихся колец, символ Олимпийских игр, были выведены краской-спреем на траве перед статуей.

Поверх олимпийских колец лег жирный крест, нарисованный кровью.

ГЛАВА 3

Где можно найти кладки монстров? Какое гнездо согревает яйца, пока не придет пора вылупиться? И что представляют собой ядовитые отбросы, которыми питают чудовищных птенцов, пока не вырастут?

Часто во время приступов головных болей, которые вспарывают мне мозг, как принесенные ураганом молнии и раскаты грома, я думаю над этими вопросами. И над многими другими.

Читая эти строки, вы, возможно, задаетесь собственными вопросами, — например, кто я?

Мое настоящее имя не имеет значения. Для удобства повествования можете называть меня Кронос. В старом-престаром греческом мифе Кронос был самым могущественным из титанов, пожирателем вселенных и всесильным повелителем времени.

Вы решили, что я бог?

Не смешите меня. Подобным высокомерием только судьбу искушать. А я никогда не был повинен в этом коварном грехе.

Нет, я всего лишь редкий индивидуум, из тех, что появляются на Земле один или два раза в поколение. Иначе как вы объясните тот факт, что задолго до начала бурь, бушующих в моей голове, ненависть стала моим первым воспоминанием, а желание убивать — первым побуждением?

Где-то на втором году жизни я узнал ненависть так близко, словно мы были родственными душами, вброшенными в тельце младенца откуда-то из пустоты. Некоторое время я не разделял себя и ее, не ощущая ничего, кроме нестерпимого отвращения к пищащему комку в коробке с тряпками, брошенной на пол в углу.

Затем настал день, когда я, побуждаемый инстинктом, научился выползать из коробки, и благодаря движению и свободе скоро понял, что я нечто большее, чем ненависть; что я человек в своей телесной оболочке, что я целыми днями голодаю и хочу пить, что мне холодно, я гол, меня надолго оставляют одного, редко моют и редко берут на руки большие монстры, которые ходят вокруг. Будто для них я какой-то пришелец из космоса. Именно тогда мне в голову пришла первая четкая мысль: я захотел их всех убить.

Эта непреодолимая тяга к убийству жила во мне задолго до того, как я узнал, что мои родители — наркоманы, проторчавшие последние мозги, неспособные воспитать высшее существо вроде меня.

Когда мне было четыре года, я воткнул кухонный нож в бедро моей матери, лежавшей в отключке. Вскоре после этого в трущобы, где мы жили, пришла женщина, забрала меня насовсем и поместила в дом с брошенными маленькими монстрами, полными ненависти и недоверия ко всем, кроме самих себя.

Довольно скоро я понял, что умнее, сильнее и дальновиднее любого из них. К девяти годам, еще не сознавая себя вполне, я чувствовал, что принадлежу к другому виду, к высшим существам, способным завоевывать и убивать любых чудовищ на своем пути, манипулировать ими.

Я твердо уверился в этом после того, как в голове начались бури.

А начались они, когда мне исполнилось десять. Мой приемный отец, которого мы звали отцом Бобом, порол одного из самых маленьких монстров, чей скулеж я не мог выносить. От плача я слабею, хотя не привык к этому ощущению. Поэтому я вышел из дома, перелез через заднюю изгородь и побрел по грязнейшим улицам Лондона. Я бродил, пока не нашел тихий, манящий знакомой нищетой брошенный дом.

Внутри уже жили два чудовища старше меня, подростки, члены уличной банды. Они были под кайфом, это я сразу понял, и сказали мне, что я зашел на их территорию.

Я попытался убежать, но один из них швырнул камень и попал мне в подбородок. Оглушенный, я упал. Злобно смеясь, они бросали камни, ломая мне ребра, разбивая кровеносные сосуды моего бедра.