Факел в ночи

– Обработай раны заключенному, – велел ребенку Надзиратель. – Мне тут инфекции не нужны. – Старик вздернул голову. – На этот раз, Элиас, я позволю тебе поиграть в твои игры. Я нахожу их очаровательными. В тебе, кажется, есть синдром непобедимости: сколько времени понадобится, чтобы его сломать? При каких обстоятельствах? Потребует ли он больше физических пыток, или мне придется вникать в слабости твоего разума? Столько предстоит открытий. Я жажду их.

Он удалился, и ко мне подошел мальчик. В руках он держал поднос с глиняным кувшином и ящиком, в котором звякали какие-то склянки. Мальчик посмотрел на мою руку, и глаза его расширились. Он присел передо мной на корточки и начал обрабатывать раны, прикладывая разные мази. Его прикосновения были легкими, как крылья бабочки.

– Правду говорят, – прошептал он, – что маски не чувствуют боли?

– Мы чувствуем боль, – ответил я. – Мы просто обучены ее терпеть.

– Но он… он был с вами целых четыре часа. – Мальчик нахмурился. Он напомнил мне потерявшегося скворца, что мечется в темноте, пытаясь найти что-нибудь знакомое и понятное. – А я всегда кричу. – Он окунул тряпицу в воду и вытер кровь с моих рук. – Даже когда стараюсь не кричать.

Будь проклят, Сиселиус. Я подумал о Дарине, которого мучили здесь, как и этого мальчика, как и меня. Каким ужасам подверг Надзиратель брата Лайи, прежде чем тот умер? У меня чесались руки взять меч и отсечь паучью голову старика.

– Ты юн, – произнес я хрипло. – Я тоже кричал, когда был в твоем возрасте. – Я подал ему здоровую руку для пожатия. – Кстати, меня зовут Элиас.

Его рука оказалась сильной, хоть и маленькой. Он быстро ее разжал.

– Надзиратель говорит, что имя дает силу. – Мальчик встретился со мной взглядом. – Все дети тут – просто рабы. Потому что все мы одинаковые. Хотя мою подругу зовут Пчела, она сама себя так назвала.

– Я не хочу звать тебя рабом, – сказал я. – Ты… ты хочешь иметь собственное имя? В племенах кочевников семьи иногда не сразу дают имена детям, а лишь спустя несколько лет. Или, может, у тебя уже есть имя?

– У меня нет имени.

Я прислонился к стене, стараясь не морщиться, пока мальчик накладывал мне шину на руку.

– Умный и быстрый, – сказал я. – Как насчет имени Тас? На садэйском это значит «быстро».

– Тас, – повторил он. На лице промелькнула тень улыбки. – Тас, – кивнул он. – А вы… вы не просто Элиас. Вы – Элиас Витуриус. Охранники говорили о вас, когда думали, что никто не слышит. Они сказали, раньше вы были маской.

– Я сорвал маску.

Тас хотел задать еще вопрос, я видел, что он подбирает слова. Но снаружи раздались голоса, и он замолк. В камеру вошел Друсиус. Ребенок торопливо поднялся и собрал вещи, но, видимо, не настолько быстро.

– Поторопись, гаденыш. – Друсиус в два шага подошел к нему и подло ударил ногой в живот.

Мальчик взвизгнул. Друсиус засмеялся и пнул его снова.

Гнев заполонил мой разум, словно вода, сметающая дамбу. Я вспомнил центурионов Блэклифа и каждодневные избиения, которых часть из нас, первогодок, не вынесла. Вспомнил Мастеров, которые третировали нас и которые никогда не видели в нас людей, а лишь жертв своих садистских выходок. Эту жестокость взращивали в них год за годом и укрепляли слой за слоем – так постепенно виноградное сусло превращается в вино.

Внезапно я прыгнул на Друсиуса, который на свою беду встал слишком близко.

– Он – ребенок. – Рыча как безумный зверь, я ударил маску правой в челюсть, и тот повалился на пол.

Ярость вырвалась наружу, и я даже не чувствовал цепи, когда наносил удары. Он – ребенок, к которому ты относишься как к мусору и думаешь, что он ничего не чувствует, но он чувствует все. И будет чувствовать, пока не умрет, а все потому, что ты – больной урод, не способный понимать собственных поступков.

Меня схватили за спину и с силой оторвали от него. Раздался грохот сапог, и еще двое солдат-масок ворвались в камеру. Я услышал свист дубинки и увернулся. Но удар под дых выбил весь воздух из легких. Я знал, что в любой момент меня вырубят.

– Достаточно, – прорезался сквозь суматоху бесстрастный голос Надзирателя. Маски тотчас отошли от меня. Друсиус зарычал и поднялся на ноги. Сердце в груди колотилось, дыхание стало тяжелым. Я посмотрел на Надзирателя, позволив себе излить взглядом всю ненависть к нему и к Империи.

– Бедный маленький мальчик мстит за свою утраченную юность. Жаль, Элиас, – разочарованно покачал головой Надзиратель. – Ты разве не понимаешь, как неразумны подобные мысли? Как бесполезны? Я, конечно, должен буду сейчас наказать мальчика. Друсиус, – позвал он твердо, – принеси пергамент и перо. Я уведу ребенка в соседнюю камеру. Ты будешь записывать ответы Витуриуса.

Друсиус вытер со рта кровь. Подлые глаза просияли.

– С удовольствием, сэр.