Факелоносцы

Два вечера спустя Аквила сидел на скамье для нищих у входа в большой бревенчатый дом Хенгеста. Глубоко надвинутый капюшон грубошерстного плаща скрывал его лицо и ошейник раба. Он жадно наблюдал за происходящим внутри дома. Конечно, благоразумнее было бы затаиться в укромном уголке, пока не придет время идти к корабельной мастерской, однако хотел он того или нет, а невидимые нити притягивали его к дому, где шел пир. Весь вечер он искал взглядом Флавию, до тошноты страшась увидеть ее среди остальных женщин. Но вот пиршество кончилось (странно было видеть такое обилие пищи), столы на козлах убрали и прислонили к главной стене, и Аквила понял, что Флавии тут нет. По крайней мере нет среди тех, кто подавал мед этим золотоволосым боровам и Рыжему Лису.

Весь вечер он также высматривал человека, которого видел всего один раз, — того, кто подарил Флавии на свадьбу отцовский перстень. Правда, Аквиле он запомнился как некое чудовище, гигант нечеловеческого вида, а он, возможно, был лишь рослый и светловолосый мужчина, каких у Хенгеста в Медхолле собралось очень много. Аквила так и не смог его узнать.

Он все еще находился в каком-то оцепенении, и состояние это помогало ему взирать на открывавшуюся ему картину с отрешенной ясностью, как смотрят на равнину с горы: длинный зал, наполненный плывущим жаром и дымом факелов; женщины, снующие взад-вперед с большими кувшинами с медом; собаки на крытом тростником полу; арфист у очага; воины, развалившиеся на скамьях с кубками в руках, из которых плескался мед. Он увидел ближайший круг Хенгеста, тех, кто обычно собирался у его очага, и еще каких-то смуглых людей, с рыжеватыми волосами из команды Вортигерна, — саксы и бритты вперемежку на одной скамье, прислонясь плечом к плечу, пьющие из одного рога. От этой картины веселого застолья Аквилу замутило. Самых главных персон он знал: вот тот большой, широколицый, животастый — это Хорса, брат Хенгеста. А вон тот, с бледным гордым лицом, Вортимер, старший сын короля, — даже в Медхолле он не расставался со своим соколом, сидящим в колпачке у него на запястье. Сразу за ним в ленивой позе полулежал человек в клетчатой шелковой тунике, чем-то он привлек внимание Аквилы, но кто он — Аквила не знал.

— Кто там за Вортимером, лицо у него такое, точно сейчас кинжалом пырнет? — шепнул он маленькому сморщенному рабу, своему соседу.

— Родич Рыжего Лиса, — ответил тот, — кажется, Гвитолином звать. Не хочешь больше пива, так отдай мне.

Аквила протянул ему костяную чашу, которую, сам того не замечая, давно поставил себе на колено. Взгляд его с Гвитолина (чье имя пока ничего ему не говорило, хотя позже ему суждено было ближе узнать его) снова обратился на тех двоих, что сидели рядом на резном троне посредине зала.

Хенгест был настоящий великан, и дело было не только в росте — когда впоследствии Аквила вспоминал об этом вечере, ему представлялось, что голова Хенгеста почти касалась освещенного низа средней балки, выше которой клубился дымный мрак. Глаза золотоволосого седеющего гиганта, зеленовато-серые как изменчивое зимнее море, были устремлены на арфиста, игравшего у очага. Широко расставив колени, Хенгест сидел наклонившись вперед, обхватив пальцами одной руки рог, а другой теребя на горле ожерелье из необработанного желтого янтаря, — какая-то женственная, не вяжущаяся с его обликом привычка, и, однако, она придавала ему почему-то зловещий вид.

Сидящий рядом с ним человек казался просто карликом. Это был сам Вортигерн, Рыжий Лис, король Британии: долговязый, тощий, с рыжими волосами и редкой бородой; пальцы его узких рук были унизаны кольцами, драгоценные камни сверкали так же, как сверкали его темные глаза, которые непрерывно обегали весь зал, пока он перебрасывался словами со своим собеседником, не задерживаясь ни на одном лице, ни на одном предмете. Аквила отчужденно, с холодным любопытством наблюдал за ним и думал уже без всякой злобы: а что бы он испытывал, если бы знал, что сын человека, которого он убил — а именно на Вортигерне лежала вина за убийство отца, тут неважно, кто нанес удар, — следит сейчас за ним со скамьи нищих, видит, как бьется пульс на его длинной глотке, и размышляет о том, как в сущности легко, с помощью небольшого кинжала или даже голыми руками, отнять у него жизнь. Тем более что он, Аквила, наверняка много сильнее Вортигерна.

О чем же они, интересно, разговаривают, эти двое, разрывающие Британию между собой на куски? О чем ведут беседу под звуки арфы и то нарастающий, то негромкий гул голосов? И ради чего затеян столь грандиозный пир? Хотя, какова бы ни была причина, сейчас это уже не имеет значения. Дело Рима и прежнего королевского дома в Британии мертво. Оно мертво почти три года. И все-таки любопытно было бы узнать, о чем они сговариваются, что на уме у Вортигерна. Именно Вортигерна, а не Хенгеста, потому что Хенгест — враг по ту сторону ворот, а Вортигерн — предатель в собственном доме.