Факелоносцы

— Бывало, я приходил сюда каждый вечер, как только заухает сова, поглядеть на Рутупийский маяк, — раздался у него за спиной голос брата Нинния.

Аквила быстро обернулся к широкоплечему человеку в темном одеянии с мотыгой на плече.

— Отсюда так далеко видать? — с некоторым испугом спросил он. Монах словно подслушал его мысли.

— Иногда да. До маяка миль сорок, но в ясную погоду его хорошо было видно. А в дождь или туман я знал, что он все равно там… Но однажды ночью маяк зажегся с опозданием, хотя все-таки зажегся, и сердце мое радостно забилось, как будто я увидел друга. Но в следующую ночь, сколько я ни глядел, огонь так и не загорелся. И я подумал: «Наверно, его просто скрыл туман». Но тумана-то в ту ночь не было. И тогда я понял, что со старым порядком покончено и мы уже не принадлежим Риму.

Оба помолчали. Потом брат Нинний продолжал:

— Позднее до меня дошел слух — по лесным тропам новости передаются быстро, — что римские отряды отплыли из Британии раньше, чем зажегся в последний раз Рутупийский маяк. Странное дело.

Аквила кинул на монаха быстрый взгляд:

— И впрямь странно. И как же это объясняли люди? Что, по их мнению, крылось за этим?

— Духи… предзнаменования… всякие чудеса.

— Но ты этому не поверил, не так ли?

Брат Нинний покачал головой:

— Не то чтобы не поверил. Уж кому, как не мне, верить в чудеса. А только почему-то подумалось… а что, если это какой-то бедняга-дезертир, который не уплыл со своими… мне даже представлялось, что я его знаю. Мне очень хотелось узнать, кто он и какова его история.

— С чего бы дезертиру зажигать огонь на маяке? — спросил Аквила и сам услышал, как грубо прозвучал его голос.

— Возможно, в знак прощания, возможно, как вызов. А может, просто чтобы еще на одну ночь прогнать мрак.

— «Прогнать мрак», — задумчиво повторил Аквила.

Он мысленно вернулся к той последней ночи, когда отплыли римские галеры, снова увидел площадку маяка в мертвенном лунном свете и красное пламя, вспыхнувшее под его руками. А в двух днях перехода этот человек, оказывается, ждал этой вспышки и дождался ее. Вот тогда-то, в сущности, и состоялось их знакомство — его и этого кроткого человека в темной тунике, словно внезапно вспыхнувшее пламя Рутупийского маяка породило невидимую связь между ними.

— Какой ты догадливый, — проговорил он.

Спокойный взгляд монаха покинул дали и обратился на Аквилу.

— Ты говоришь так, будто тебе известно, кто он.

— Я — тот дезертир.

Он не собирался этого говорить. Он даже не сразу осознал, что произнес эти слова. Но едва они сорвались у него с языка, как он понял: ничего страшного, этому человеку можно открыться.

— Вот как, — сказал брат Нинний, сказал без удивления, приняв сообщение Аквилы как должное.

И именно потому, что брат Нинний ничего не спросил его, и потому, что между ними возникла особая связь при последней вспышке Рутупийского маяка, сделав их старыми знакомыми, Аквила, только что боявшийся любых расспросов, вдруг заговорил сам, короткими фразами, полными горечи, и продолжал говорить, не выпуская из рук ивовую корзину, глядя вдаль, туда, за лес, пока вокруг угасал дневной свет.

— Тебе хотелось знать, какова его история, почему он зажег в последний раз маяк… Да просто он понял, что принадлежит Британии… всему тому, что дорого Риму в Британии. Но не самому Риму. Раньше он думал, что это одно и то же, а оказалось, нет. И он дезертировал. Вернулся домой к своим родным. А через два дня пришли саксы. Сожгли усадьбу и убили отца и всю челядь. Дезертира привязали к дереву и оставили на съедение волкам. Волки не пришли, но его нашла дружина, совершавшая набег в тех краях, и забрала его в рабство. Три года он был рабом на ютской ферме, а этой весной половина селения отправилась к Хенгесту на Танат и вместе с ними — хозяин дезертира. Так дезертир опять попал в Британию.

— И сбежал из города Хенгеста, — докончил брат Нинний.

— Ему помог бежать один человек, — добавил Аквила с запинкой. Ни одной живой душе, даже брату Ниннию, не признался бы он в том, что его сестра находится в сакском лагере.

Брат Нинний, видимо, понял, что теперь можно задавать вопросы:

— Ты назвал тех, кто забрал тебя в рабство, дружиной, совершавшей набег, как будто они отличались от тех, кто сжег твой дом.

— Да, те, которые сожгли мой дом, не просто совершали набег, — с горечью ответил Аквила. — Морские Волки не могли забраться так далеко в глубь суши просто так, ни с того ни с сего. — Он умолк, рука его судорожно сжала край плетеной корзины. — Мой отец был душой римской партии, соблюдавшей верность юному Амбросию. Заговорщики послали письмо Этию, стоявшему в Галлии, с просьбой помочь им прогнать Вортигерна и саксов. Сейчас-то об этом уже знают все, и ты тоже. И как ты, наверное, знаешь, единственным ответом им был отвод последних римских отрядов из провинции. Но тут Вортигерну донесли о заговоре, и он решил больше не рисковать. Он отозвал Хенгеста с боевыми дружинами с их насиженных территорий и поселил на Танате у входа в Британию. И он разделался со всеми, кого ему выдали и кого он нашел.