Фактологичность. Десять причин наших заблуждений о мире — и почему все не так плохо, как кажется

Несколько секунд спустя санитары вкатили каталку, на которой лежал мужчина в темно-зеленом комбинезоне и камуфляжном спасательном жилете. У него дергались руки и ноги. Я решил, что у него случился эпилептический припадок. Надо было его раздеть. Я без труда стащил с него спасательный жилет, но с комбинезоном возникли проблемы. Он напоминал скафандр — повсюду были крупные молнии, и я никак не мог найти ту молнию, которая расстегивала весь комбинезон. Только я успел осознать, что, судя по форме, это военный летчик, как увидел, что весь пол вокруг нас в крови.

— У него кровотечение! — крикнул я.

Я понимал, что при такой потере крови он может умереть в любую секунду, но не мог определить, откуда сочится кровь, не стащив с него комбинезон. Схватив огромные ножницы для снятия гипса, я решил разрезать ими ткань и крикнул сестре:

— Четыре пакета крови, первая отрицательная. Живо!

Пациента я спросил:

— Где болит?

— Яже слиша… на адъежижа жа… — ответил он.

Я не разобрал ни слова, но мне показалось, что он говорит по-русски. Заглянув ему в глаза, я четко произнес по-русски:

— Все тихо, товарищ, шведская больница.

Мне не забыть, с каким ужасом он посмотрел на меня, услышав эти слова. Перепуганный до потери сознания, он пытался мне что-то сказать:

— Vavdvfor papratarjenji rysskamememje ej…

Глядя в его полные ужаса глаза, я вдруг понял: это русский летчик-истребитель, сбитый на шведской территории. А это значит, что на нас напал Советский Союз. Началась Третья мировая война! Меня парализовало от страха.

К счастью, в этот момент с обеда вернулась старшая сестра Биргитта. Выхватив у меня ножницы для гипса, она прошипела:

— И думать не смейте! Это противоперегрузочный костюм, он стоит 10 000 шведских крон, не меньше. Его нельзя резать! — А потом добавила: — И сойдите, пожалуйста, со спасательного жилета. Вы стоите на капсуле с краской, которой теперь залит весь пол.

Биргитта перевернула пациента, спокойно сняла с него противоперегрузочный костюм и обернула мужчину одеялами, сказав ему по-шведски:

— Вы двадцать три минуты провели в ледяной воде и потому дрожите, а мы не можем понять, что вы пытаетесь сказать.

Шведский летчик, который, очевидно, разбился в ходе планового полета, слабо улыбнулся мне.

Несколько лет назад я связался с тем летчиком и был рад узнать, что он не запомнил тех первых минут, которые провел в отделении скорой помощи в 1975 году. Но мне не забыть тот случай. Я навсегда запомнил свою ошибку. Все было иначе: русский был шведским, война — миром, эпилептический припадок — переохлаждением, а кровь — краской из капсулы, вшитой в спасательный жилет. И все же тогда мое объяснение казалось мне весьма убедительным.

У страха глаза велики. Я был начинающим врачом, столкнувшимся с первой чрезвычайной ситуацией в своей практике, а перспектива Третьей мировой войны всегда пугала меня не на шутку. В детстве мне часто снились кошмары о ней. Я просыпался и бежал в постель к родителям. Успокоиться мне удавалось, только когда отец в очередной раз излагал мне наш план действий на случай войны: мы должны были взять палатку, положить ее в прицеп к велосипеду и уехать жить в лес, где полно черники. Я был неопытен и впервые оказался в чрезвычайной ситуации, а потому у меня в голове быстро сложился худший сценарий. Я не видел того, что хотел увидеть. Я видел то, чего боялся. Критическое мышление всегда дается нелегко, но, когда мы испуганы, критически мыслить не получается совсем. Когда человеком руководит страх, он перестает замечать факты.

Фильтр внимания

Ни один человек не обладает умственными способностями, позволяющими поглотить всю информацию в мире. Вопрос в том, какую часть этой информации мы обрабатываем и по какому принципу она отбирается? И какую часть мы оставляем без внимания? Такое впечатление, что с наибольшей вероятностью мы обрабатываем истории, то есть информацию, которая кажется нам драматичной.

Представьте, что мир отделен от нашего мозга щитом, который фильтрует наше внимание. Этот фильтр защищает нас от лишних шумов: без него мы постоянно получали бы такое количество информации, что испытывали бы перегрузку и переставали бы нормально функционировать. Теперь представьте, что в этом фильтре есть десять отверстий, пробитых драматическими инстинктами — инстинктом разрыва, негатива, прямой линии и так далее. Большая часть информации не проходит через фильтр, но сквозь отверстия просачивается информация, которая апеллирует к нашим инстинктам. В итоге мы уделяем внимание информации, которая подпитывает наши драматические инстинкты, и игнорируем остальную.

Пресса не будет тратить время на истории, которые не пройдут сквозь наши фильтры внимания.