Фактор беспокойства

В тринадцатом году на берегу большой обской протоки возле небольшого летнего поселения местных хантов, что и навели поисковую партию на признаки большой нефти, была заложена первая разведочная скважина. Эти «признаки» были видны повсюду даже невооружённым глазом. И в красивых радужных разводах на поверхности воды близ лежащего «гиблого» вонючего болота, и в виде редких, переливающихся на солнце «масляных пятнах», неспешно плывущих по широкому руслу Юганской Оби. Но первое «разведочное» бурение результатов не дало. За лето и осень удалось пройти всего девятьсот метров. В Техасе этого хватило бы с избытком, но в Сибири оказалось недостаточно. На следующее лето бурение продолжили и дошли до отметки в тысячу девятьсот метров. Казалось, ещё чуть-чуть, и нефть будет найдена, но тут разразилась Великая Война. Естественно, все разведочные работы были свёрнуты и отложены до лучших времён. Изыскательская партия вернулась в Омск, а вскоре Александр по примеру многих своих товарищей уходит на фронт вольноопределяющимся.

Воюет в пехоте. Не единожды приходилось ходить и в разведку, и в штыковую атаку, но даже царапины не получил. За два года дослужился до унтера, заработал два георгиевских креста, был направлен на фронтовые краткосрочные курсы и по их окончании аттестовался прапорщиком. Продолжал честно служить родине в окопах, но тут произошла Февральская революция, затем последовал Октябрьский переворот, а вскоре случился позорный Брестский мир. Прапорщик снял погоны, спрятал георгиевские кресты от чужих глаз подальше и в начале ноября вернулся домой. Но дома его никто не ждал, да и самого дома тоже не было. Бывшие работники поместья хозяйский дом разграбили и сожгли. Отец умер ещё до революции, матушка об этом писала. Но вот раззора своей усадьбы уже её сердце не смогло выдержать. Куда сгинула младшая сестра, фронтовик в тот день так и не смог дознаться. Мужики отводили глаза, конфузливо усмехались, но помалкивали. Бывший разведчик вернулся ночью и тщательно «расспросил» самого наглого, что советовал «барину» уезжать «от греха подальше». А затем словно пелена на глаза упала от услышанных признаний душегуба и насильника. Очнулся уже утром, когда закончились все те, на кого указал душегуб. Сел на коня и бездумно поехал куда глаза глядят. За что он воевал? Кого защищал? Тот самый «народ», что над его беззащитными матерью и сестрой безбоязненно и жестоко надругался?

Неизвестно чем бы для него всё это могло закончится, но тут в Сибири вспыхнуло восстание, что позже назовут «Колчаковским мятежом» и бывший прапорщик принял в нём самое деятельное участие, вызывая своей жестокостью оторопь даже у своих товарищей. Вся эта кровавая вакханалия закончилась только в Харбине в военном госпитале, где бывший прапорщик встретился с Зинаидой Михайловной служащей при госпитале сестрой милосердия. А через неё познакомился и с Ильёй Ароновичем, входящим в попечительский совет госпиталя. По ходу повествования Александр Сергеевич между делом прикладывается к графинчику и мне самому очень хочется последовать его примеру. Одно дело читать о «днях минувших» в «причёсанных» мемуарах, и совсем другое, когда слушаешь леденящие сердце подробности от очевидца и участника тех страшных событий. Сочувствую ли я ему? В чём-то да. Потерять свою семью, это страшно. И жестокая месть насильникам даже может быть если и не оправдана, то понятна. Но кому он «мстил» последующие полтора года? Нет, этот период его жизни сочувствия у меня не вызывает. Он стал обычным убийцей, как бы ни старался себя оправдать. Впрочем, он и не ждёт оправдания. Но оказывается Александров не только воевал, он ещё и записи в дневнике вёл. Не только своего «боевого пути», но и о своей прежней страсти к геологии не забывал. Слегка покачиваясь от выпитого, мой собеседник достаёт из шкафа обшарпанную полевую офицерскую сумку с пристёгнутой палеткой и осторожно, как драгоценность, бережно кладёт её на стол.

— Вот. Это всё что осталось у меня от прежней жизни! Мои награды и мои записи. — расстёгивает сумку и с трудом вытаскивает толстую книгу в потёртом кожаном переплёте. — Мой дневник! Подарок самого Владимира Афанасьевича. Господин Обручев настоятельно рекомендовал записывать все результаты исследований и свои мысли по поводу изысканий. Говорил, что пригодится при написании научных работ. Вот я и записывал, мечтал издать мемуары на склоне лет. — Александров криво усмехается: — Теперь вряд ли пригодится!

— Особенно это. — на свет появляется ещё одна книжка, но значительно тоньше и потрёпанней. — Тоже дневник, только вряд ли когда его напечатали бы, даже если победили бы мы. О походах в Туркестан или о приведении Кавказских немирных горцев к покорности тоже мало правды сказано. В основном всё так и осталось в рукописях из-за боязни эпатировать тонкую психику читателя. Что уж тут говорить о кровавом усмирении своих русских мужиков? Это гораздо страшнее подавления Пугачёвщины! — мой визави вливает в себя ещё одну стопку.