Фактор человечности

В результате настроение у меня было гаже некуда, да и терпения на ожидание не хватало. Я с трудом удерживался от того, чтобы не начать раздраженно метаться по квартире, как лев в клетке. Судя по глазам Ларисы, она ощущала себя не лучше моего, так что ради нее стоило притворяться спокойным. Хотя бы поговорить, чтобы скоротать время и напряжение немного сбросить…

– Лариса… – начал я, но она сразу же меня перебила:

– Вот скажите, зачем вы это сделали?! Не доверяете мне, да? Тогда зачем остаетесь со мной? Шли бы на все четыре стороны и занимались своими делами! Я вам все равно только мешаю!

Вот так. Она обиделась, и сильно. А ведь этого следовало ожидать вообще-то. И не будь я таким черствым и эгоистичным сухарем, зацикленным только на своих проблемах и своей паранойе, то предвидел бы это. Перестал я с некоторых пор учитывать человеческие эмоции. Особенно женские. Она чувствует себя ненужной, обузой для нас. Единственный раз ей представился шанс сделать что-то полезное для всех, но и тот я у нее забрал. Это, должно быть, очень неприятно, а то и больно. Но вот как ей теперь объяснить свои мотивы, если я даже себе их толком объяснить не мог? Про уникальность этой крови, про свои дикие подозрения… Действовал я по наитию, будто кто под руку меня толкнул, а сейчас оправдываться? Нет, не стану. Хочет обижаться – пускай! Я ей не нянька, в конце концов!

Но, уже приняв такое решение, я вдруг, неожиданно даже для самого себя, спросил:

– А вы бы себе доверяли на моем месте? Черт его знает, что с вами сделал Сид! Возможно, это было вживление бомбы, как у вашего директора, а может, нечто более тонкое, хитрое. Я знаю, на что способен этот гад, а потому и от вас, уж простите, можно ожидать любой гадости. Мог ли я рисковать единственной порцией этой уникальной крови в таком случае? Ну, сами посудите?

Вообще-то апеллировать к логике в спорах с обиженной женщиной – не самая лучшая тактика, но тут она неожиданно дала эффект. Боевой пыл в глазах Козыревой угас, плечи ее опустились, она как-то даже пожухла вся, будто снег под лучами мартовского солнца.

«Вот только плакать не начинай!» – умолял я мысленно, но она меня не услышала: из глаз потекли слезы. И чем дальше, тем сильнее. Дикий стресс, нервное напряжение, страх, переживание, ошеломление, обида, горе – все спрессовалось для нее меньше чем в один день. Так что срыв был лишь вопросом времени, и хорошо, что он получился именно таким: слезы – лучшая разрядка в подобных ситуациях.

Вот только я никогда не умел утешать плачущих женщин, даже когда еще не был таким вот монстром, частично Измененным с невероятной по составу кровью. Я осторожно, будто опасаясь, что она меня укусит, приобнял ее за плечи, а она вдруг в каком-то отчаянном порыве резко развернулась и прижалась к моей груди, продолжая рыдать. Я делал все так, как видел в фильмах: поглаживал ее по волосам, похлопывал по спине, нес обычную для таких случаев чушь, что мы справимся, со всем разберемся, и все будет хорошо. Войдя в эту роль не слишком умелого утешителя, я оказался совершенно не готов к отклонению от сценария, когда она отняла заплаканное лицо от моей груди, подняла на меня глаза и вдруг поцеловала – страстно и тоже отчаянно, будто в последний раз. Хотя кто в те мгновения мог с железной уверенностью сказать, что это не так?

Зря я, наверное, в тот момент ответил – такое развитие событий только все усложняло. Но, боюсь, если б я этого не сделал, она могла бы и вовсе рассыпаться на части, да так, что не соберешь… Как бы то ни было, оправдываться не стану – произошло то, что произошло, и мне теперь придется иметь дело с последствиями.

* * *

Давно у меня этого не было. Пожалуй, слишком давно. Когда все закончилось, до меня вдруг дошло, в сколь сильном нервном напряжении пребывал до сих пор я сам. Не стану врать, что оно исчезло, – нет. Но существенно схлынуло, отодвинув ситуацию от точки кипения. Даже голова как будто стала меньше болеть, и тошнота отступила. Такой вот терапевтический эффект, в котором я нуждался, пожалуй, не меньше, чем Лариса. Обычно после секса отворачиваются и засыпают как раз мужчины, а женщины, которым хочется поговорить, обижаются. Но тут она оказалась настолько вымотана и физически, и морально, что буквально вырубилась. Должен признаться, что воспринял это с немалым облегчением: только разговоров мне сейчас не хватало! Вот что я мог ей сказать? Что это был абсолютно непреднамеренный с моей стороны эпизод, который никогда больше не повторится?

И это правда, но не потому, что я бессердечная сволочь. Вернее, не только потому. Просто любовь (хоть моя, хоть ко мне) последние годы с удручающим постоянством несет смерть. Видимо, путь, которым я иду по жизни, категорически несовместим с этим чувством, и каждый раз, когда я забываю об этом, мне с неумолимой жестокостью напоминается – нельзя! Смерть исходит от меня, как чумная зараза, которую я разношу, подобно пациенту-ноль. Зачем Ларисе такое счастье?