Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Вопрос, который мы должны решить для себя – а у нас достаточно времени, чтобы размышления были зрелыми, – состоит в том, какая связь должна быть у Британии с Федеративным Союзом Европы, если таковой появится с течением времени?

Сегодня еще не требуется принимать решение, но я дам, со всем смирением, прямой ответ. Я не мыслю Британию обычным членом Федеративного Союза, ограниченного Европой, в любом обозримом сейчас будущем. По моему мнению, мы должны благоволить и способствовать всем изменениям на континенте, естественно возникающим вследствие устранения барьеров, из процесса примирения и благословенного забвения ужасного прошлого, а также из осознания общих опасностей, грядущих и настоящих. Хотя конкретная и незыблемая федеративная конституция для Европы находится вне рамок текущих дел, мы должны оказывать помощь, выступать гарантом и всячески поддерживать движение к европейскому единству. Нам надлежит непреклонно искать возможности, чтобы пребывать в тесной связи с этим союзом.

Вот видите: он хочет, чтобы Соединенное Королевство «пребывало в тесной связи», но не представляет Британию «обычным членом». Поэтому не было никакого поворота на 180 градусов, никакого сальто. Именно с такой установкой он возглавил правительство.

Не то чтобы он против Европы или по своей природе враждебен любой континентальной державе. Напротив, он страстно любил Францию и, наверное, был самым раскованным франкофилом из тех, что занимали пост премьер-министра. Но, по его представлениям, Британия не ограничивалась рамками Европы, она обращена лицом ко всему прочему миру.

И в этом он удивительно последователен на протяжении всей политической жизни. В завершение статьи 1930 г. он представил свое видение Британии посредством диаграммы Венна, изображающей три пересекающихся круга. «Великобритания может претендовать, с равным на то оправданием, на одновременное исполнение трех ролей: европейской нации, средоточия Британской империи, а также компаньона англоязычного мира. Это не три внеположных дела, а триединое дело».

Империя давно ушла в прошлое, но разношерстный интернационализм такого подхода в наши дни становится все разумнее. В мире, где доля ЕС в глобальном ВВП неуклонно уменьшается, где США остаются самой большой экономикой и где наблюдается поразительный рост в странах Содружества наций, круги Черчилля по-прежнему являются здравым способом взглянуть на место и роль Британии.

Нелегко понять, как Черчилль поступил бы с планом Шумана, победи он на выборах 1945 г. Но в одном мы можем быть уверены: он никогда не совершил бы ошибки лейбористов и сел бы за стол переговоров. Возможно, обладая грозной энергией в ведении дебатов, он сумел бы убедить остальных европейцев выбрать межправительственный подход и отказаться от идеи, которая остается и в наши дни труднопостижимой и часто приводит в бешенство, – что «наднациональный» орган вправе брать верх над национальными и демократически избранными правительствами.

Если бы Черчилль был у власти в 1948 г., если бы он настоял на участии в переговорах, если бы фактор Черчилля был задействован в тех первоначальных европейских обсуждениях – кто знает, может у нас сегодня была бы другая модель ЕС, более англосаксонская, более демократическая.

В 1950 г., наверное, было слишком поздно. Да, лейбористы упустили шанс – и это было ошибкой. Но правда в том, что Монне и Шуман не слишком хотели присутствия Британии, иначе они предоставили бы Лондону разумное время для ответа, а не созывали на переговоры сломя голову, обусловив участие в них согласием на наднациональность.

Когда Черчилль следил за тем, что происходило в Европе в 50-е гг., он не испытывал какого-то чувства злобы, сожаления или изолированности. Напротив, он воспринимал развивающиеся планы общего рынка с отеческой гордостью. Ведь это была его идея – свести вместе те страны, связать их настолько неразрывно, что война между ними станет невозможна. Кто сегодня сможет отрицать, что его идея привела к впечатляющему успеху?