Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю

Отметьте его бесконечную щедрость к младшему брату Джеку, который жил с Черчиллем на Даунинг-стрит во время войны. Все эти свидетельства подтверждают, что Черчилль был добросердечным человеком и порою совершенно сентиментальным. Он хорошо обходился со своим зверинцем в Чартвелле (что, конечно, не является определяющим аргументом: Гитлер любил свою немецкую овчарку Блонди, но любовь Черчилля распространялась дальше царства животных).

Его легко было растрогать. Он льет слезы, услышав новости, что в период бомбардировок Лондона жители города выстраиваются в очереди, чтобы купить корм для своих канареек. Он плачет, когда рассказывает исступленной палате общин, что судьба вынудила его взорвать французский флот. Он рыдает от фильма Александра Корды «Леди Гамильтон». Черчилль посмотрел этот фильм семнадцать раз. Ему нравилась легкая музыка, сохранилось много эпизодов с Черчиллем, напевающим любимые мелодии. Он не был человеком, портящим другим веселье.

Он открыто проявлял эмоции, принадлежа к классу и обществу, в котором следовало быть невозмутимым. И – что совсем необычно для британского политика – он никогда не держал зла. Люди отвечали на его сердечность, и, хотя работа с ним изнуряла, коллеги были безгранично преданны и привержены ему.

Когда в 1932 г. он вернулся из Нью-Йорка, где чуть не погиб под колесами автомобиля, ему подарили «даймлер». Это было организовано Бренданом Брэкеном, а средства на машину собрали 140 друзей и поклонников.

Вы можете представить, чтобы у современного британского политика нашлось достаточно друзей и поклонников, чтобы ему подарили новый «ниссан-микра», не говоря уже о «даймлере»? Справедливости ради надо сказать, что жена Черчилля не всегда одобряла его друзей: Ф. Е. Смит был пьяницей, про Бивербрука говорили, что его сделки слишком подозрительны, а Брендан Брэкен, который подыгрывал нелепым слухам, что он незаконный сын Черчилля, был безусловно странным.

Брэкен лгал о своем возрасте, даже снова пошел в школу, чтобы сфальсифицировать его. Он отрицал свое ирландское происхождение, уверяя, что он австралиец. Вы можете подумать, что за прекрасный человек стал министром информации. Но Черчилль придерживался их, а они его.

Читая рассказ Девора-Гибба о Черчилле в окопах, я поразился благожелательному упоминанию лорда Фишера – великого флотоводца, который столь впечатляюще пребывал в нерешительности в отношении Дарданелл в 1915 г. и чья непоследовательность сильно поспособствовала задержке и грядущей катастрофе.

«Полковник Черчилль немало забавлял нас частыми рассказами о лорде Фишере, перед которым он, по-видимому, испытывал огромное восхищение», – вспоминает капитан Девор-Гибб. Это является свидетельством великого благородства его души, ведь безумное поведение Фишера едва не погубило политическую карьеру Черчилля.

Покинув окопы на пару дней, он выступил в палате общин, призывая вернуть Фишера в адмиралтейство, – это предложение многие посчитали свидетельством того, что Черчилль окончательно потерял нить событий. Ему не нужно было защищать Фишера, который вел себя предательски. Так, Фишер сообщил Клементине (скорее всего, ложно), что Черчилль часто бывал в Париже, чтобы навестить подружку.

Если мыслить рационально, у Черчилля были все причины сбросить старика со своего корабля. Но Черчилль был не таков: ему нравился Фишер, он восхищался им и стремился выразить это.

У Черчилля было то, что древние греки называли µ – величие души. Он не был воцерковленным христианином. Он никогда не верил в побудительную метафизику Нового Завета. Как-то один прелат доброжелательно назвал его «столпом Церкви», но у Черчилля хватило честности, чтобы моментально возразить. Он сказал, что скорее является аркбутаном[35].

Его этика по существу была дохристианской, наверное, даже гомеровской. Он неизменно стремился к славе и престижу – как для себя, так и для Британской империи. Но у него было глубоко укоренившееся чувство, подсказывавшее ему, как надлежит поступать, как быть справедливым, – помните, что внутренний повествователь зорко следил за ним и постоянно оценивал.

* * *

Вот почему я здесь – на сыром кладбище в Восточном Лондоне. Леди, которая покоится здесь, разумеется, няня Черчилля. Надпись на памятнике гласит: «Воздвигнут в память Элизабет Энн Эверест, которая умерла 3 июля 1895 г. в возрасте 62 лет, Уинстоном Спенсером-Черчиллем и Джоном[36] Спенсером-Черчиллем».

По сравнению с другими надгробиями это посвящение немногословно. Не упоминается любовь или поющие ангелы, возможно, этот крест в шестьдесят сантиметров – самый маленький и простой из тех, что я вижу вокруг. Рассказ, как он тут оказался, в чем-то ужасен, но памятник также является физическим доказательством основополагающей доброты характера Черчилля.