Фактор фуры

С Аликом я познакомился некогда через Варю (благодаря ей круг моих знакомств расширился изрядно). Варька приятельствовала и дружила с массой совершенно разных людей - иногда довольно неожиданных. Я сам человек коммуникабельный и с кем только не пересекался по всяческим поводам - но большинство моих контактов имело все-таки более-менее деловую подоплеку. Варя же привлекала людей сама по себе (мне ли не знать) - не только как красивая женщина, но и просто как человек крайнего обаяния. Не могу сказать, что в свое время это ее свойство мне так уж нравилось - я не без неприятного удивления обнаружил в себе способность к самой пошлой ревности… Но к Алику я не ревновал никогда - хотя они с Варей были приятелями древними и достаточно близкими.

Уж не знаю, на какой почве они в свое время сдружились (правда, этого я и про многих других ее знакомцев не мог взять в толк). Не знаю, как вышло, что с Аликом сдружился я сам. Это было странное занятие - дружить с Аликом. Наверное, подобным образом выглядела бы дружба с представителем какой-нибудь совсем далекой культуры, вроде бушмена или даже разумной негуманоидной расы.

Алька - Альберт, как я ненароком прознал, по паспорту - был невероятно, неприятно даже, как-то по-бухен-вальдски тощ, но при этом чрезвычайно физически силен, имел беззлобно-прохиндейскую, слегка запущенную внешность разжалованного домового, загадочное чувство юмора (как правило, вовсе не реагируя на явные шутки, он вдруг грустно, сожалеюще улыбался в самых неожиданных местах монолога визави, заставляя того чувствовать себя идиотом) и страсть всей жизни. Алик был фанат змей. Гадов. Аспидов. Не просто фанат, а еще и профессиональный змеелов: работая в «несезон» у нас в городе разнорабочим на стройке, каждую весну он срывался в Среднюю Азию - в апреле, когда на Копет-Даге, в долине Мургаза, в Кызыл-Кумах появляются проснувшиеся после зимней спячки кобры и гюрзы.

Впрочем, промышлял он и дома, в наших пригородных лесах - гадюк: ловить этих (после полутораметровой, толщиной в запятье, дьявольски сильной и совершенно непредсказуемой гюрзы), по его словам, было как грибы собирать. Примерно как с грибами Алик с ними и поступал: жарил на сковороде и ел прямо с костями (печень и сердце предварительно слопав сырыми), варил якобы пользительный при женских заболеваниях бульончик, настаивал незаменимую, спросите у китайцев, для потенции водку (при том, что сам был абсолютным трезвенником). А однажды, занесенный неведомым ветром в телепрограмму «Сам себе режиссер», он безоговорочно победил в конкурсе «Слабо?», выпив перед камерой разбавленного гадючьего яду.

Аликова «змеемания» распространялась на все без исключения сферы его странной жизни и бесчисленных занятий: он мог читать многочасовые лекции о мифологических змиях - нагах, василисках, уроборосах, апопах, мичибичи, мармарину, кинасутунгуру, аврага могой, ахи будхнья; он всерьез носился с идеей организации гадючьего питомника, напирая на валютную ценность змеиного яда (и даже заявился с этой идеей в мэрию - правда, без предложения отката, так что безрезультатно); он, будучи неплохим художником, змей рисовал - абсолютно на всем, включая собственноручно изготовляемые амулетики, «фенечки», побрякушки - например, на китайских шариках.

И вот именно такие шарики, со змеиным, страшно похожим на Аликов, узором я видел здесь и сейчас, в Царьграде, на берегу Золотого Рога в руке невероятного, как все здесь, включая туристов, индивида…

Еще в середине третьего, последнего моего дня в Стамбуле я не имел ни малейшего представления о том, куда направлюсь завтра. Будучи добросовестным исполнителем, я настроился решать все в самый последний момент и максимально «от балды». Невозможно было - да и не хотелось, если честно, - отделаться от ощущения игры, вполне себе детской. «Пойди туда, не знаю куда…» В безумии всего этого предприятия было что-то от наркоты: с эйфорией и привыканием - я явственно «подсел». Да и предмет поисков оказывал влияние - вот так психиатры «заражаются» от пациентов…

Размышляя в подобном духе, я забрел на набережную близ Галатского моста. Вечер потихоньку подступал, но жара пока не думала спадать. Солнце густо бликовало в воде, тяжело лежало на плечах - не без отстраненного злорадства я прикинул, что дома сейчас, скорее всего, поливает и плюс десять. Плавал обильный мусор, мелкие волны чмокали борта пассажирских суденышек.

Вдоль набережной выстроились лодки с навесами - на них горели жаровни, пламя высовывалось сквозь прутья решеток, валил немудрящий, но убедительный дух жареной скумбрии. Словно форсящие своей ушлостью ребята, балансируя в этих покачивающихся корытцах, ловко перекидывали рифленые рыбные ломти с боку на бок, подхватывали, совали в разрезанную вдоль булку, совали туда же зелень и помидоры, булку совали в бумагу, получившееся - тебе в руки: практически одним движением. Два миллиона.