Фактор «ноль» (сборник)

Но возвращающийся мир рассыпался на десинхронизированные, разъединенные, распыленные фрагменты. Мне удается удержать вместе две машины моей личности. Удается, потому что я сижу на полу перед пишущей машинкой, прислонившись к спинке кровати. Я произвожу разделительный синтез, начинаю снова становиться собой. Пока я стучу по клавишам пишущей машинки, ослепляющий свет воспламеняет мой разум. Черная комната превращается в Пылающую комнату, весь мир вокруг взрывается туманными огнями.

Пишущая машинка сделалась органом моего тела. Я чувствую световые, призрачные связки, переплетения нервов и сухожилий, тихо пульсирующих в монохромии лазера, потом различаю почти невидимую сеть, мерцающую в радужном лунном свете, сплетенную из тысяч нитей, более тонких, чем волос или оптическое волокно, практически бесплотных, словно собирающихся ежесекундно исчезнуть. Я знаю, что это такое. Нейронные моноклоновые структуры.

Сеть нейронов, толщиной в несколько клеток.

Это они в тот момент, когда пляж превращается в Черную комнату, делают из пишущей машинки мой второй мозг, метакору головного мозга, которая отличает меня от меня самого и позволяет лучше соединиться с тем другим, что живет во мне.

Благодаря этому устройству я могу писать. Я могу написать о том, кто я, я смогу написать о том, откуда я пришел и куда направляюсь, я опишу самого себя на бумаге, я – сюжет и автор, сюжет/автор, собирающий обрывки своего уничтоженного существования, автор/сюжет, стремящийся к Бесконечности, из которой он составлен.

Я, роман/человек в пространстве комнаты, во времени после/полуночи, способный открыть свою собственную историю, придумав ее.

У меня просто не будет времени продолжать жить, странным образом сознательно, но во сне. Нет, у меня не будет времени. Потому что здесь время – это свет, скрывающий темноту. Темноту комнаты.

Комнаты, в которой я просыпаюсь, комнаты, которая уже является не только комнатой, белой комнатой просыпающегося дня.

Белой комнатой, в которой меня ждут чемодан, пишущая машинка и ночное творчество.

Белая комната, являющаяся ночным пляжем моего существования.

Все стоит на местах. Все, кроме меня, как обычно.

Лежит добрый десяток страниц, напечатанных ночью.

Пишущая машинка все так же невозмутимо и торжественно стоит рядом с ними. Все аккуратно сложено, безукоризненно пронумеровано. Написаны уже три главы. Три главы, повествующие об эксперименте, который я переживаю.

По-прежнему никакого ясного ответа, никакого следа, никакого намека, ни малейшей подсказки.

Но ночной эксперимент не закончился преодолением явления. Я слишком рано погрузился в видения, нырнув не в потемки сна, а в иллюминацию амнезии. В свет пробуждения, практически лишенного всяких воспоминаний, в грезу, кажущуюся более реальной, чем реальность, в которой я экспериментирую в настоящий момент.

Мое прошлое остается все таким же пошло пустынным, а вот будущее – при помощи «настоящего», написанного пишущей машинкой, – постепенно создается.

Это все напоминает бесконечное движение по кругу. Я переживаю то, что пишу, я описываю то, что переживаю. Я живу словно во сне, который воспроизвожу во время периодов сна. Я пишу в мире, кажущемся более реальным, чем тот, в котором я живу в полном сознании.

Но очень далекий голос, идущий из глубин моей личности, говорит мне о том, что отклонение от маршрута все-таки существует. Голос еле слышен, но он звучит, он змеится живительной трещиной в этом опасном монолите, в этом извращенном, смертельном единстве, в этом воплощении эффекта Ларсена, угрожающем мне бесконечным экспериментом, пляжем, комнатой, белизной ночи, темнотой дня.

И я принимаю душ, одеваюсь и снова выхожу на солнце, окунаясь в его световые сумерки. Направление – к Passeggiata, направление – к пляжу.

Направление – площадка великого отклонения.

Я принял решение, которое, скорее всего, станет судьбоносным: отнести машинку на пляж. И стопку бумаги тоже. На самом деле я повез туда чемодан на колесиках, в который все уложил. Итак, устройство из дома, работавшее в ночной комнате, оказалось на пляже и обосновалось передо мной, лежащим в шезлонге точно так же, как я лежу в кровати. Я переместил нас, машинку и себя, с одного края мира на другой, с одной границы моей распавшейся личности к другой.

Какие неизвестные явления, подключение друг к другу каких машин, я спровоцирую?

Я не знал ответа как на эти вопросы, так и ни на какие другие, но очень надеялся на то, что изменение движения основной оси будет иметь значительные последствия.

Какие – я, естественно, совершенно себе не представлял. Сидя на песке пляжа, как на полу комнаты, прислонившись спиной к шезлонгу, я созерцаю тройственную конструкцию, вырисовывавшуюся на лазури неба и на зеленом изумруде моря. Солнце, астральный Сизиф, чье световое тепло начинает раскалять кремнезем, идет на штурм своей ежедневной горы.

Широко открытый чемодан. Пишущая машинка. Стопка бумаги. Они составляют единый организм, они – органы одного тела, они вместе – тело во всем его единстве, во всей его законченности.