Фактотум

Я был не очень хорошим помощником завхоза. В моем представлении такая работа предполагает, что ты просто слоняешься без дела с утра до вечера, стараясь не попадаться на глаза начальству и особенно рьяным сотрудникам, которые могут настучать начальству. И у меня все получалось. Причем вовсе не в силу большого ума. Это был чистый инстинкт. Я не особенно парился. У меня было стойкое ощущение, что меня скоро уволят. Или я уйду сам. А когда приступаешь к работе с таким ощущением, тебе уже незачем напрягаться: ты расслаблен и благостен, и эту расслабленность многие ошибочно принимают за проницательный острый ум или за некую скрытую силу.

Это был не простой магазин одежды. Это был целый маленький комбинат, самодостаточный и автономный: комбинация ателье и магазина. Торговые залы с готовой продукцией располагались на первом этаже, а на втором этаже размещались цеха ателье, представлявшие собой лабиринт из шатких мостиков и переходов, по которым боялись ходить даже крысы, и длинных узких галерей, в которых сидели швеи и работали при свете лампочек мощностью в тридцать ватт: щурились, напрягали глаза, давили на педали своих машинок, меняли нитки. Они никогда не смотрели по сторонам. Никогда не разговаривал и друг с другом. Простосидели и выполняли свою работу — тихие, сосредоточенные, скрюченные в три погибели.

Одно время, в Нью-Йорке, я работал в отделе доставки на ткацкой фабрике. Развозил рулоны материи по таким вот цехам. Лавировал со своей ручной тележкой по забитым народом улицам, стараясь не сбить никого из прохожих, заезжал в переулки на задах мрачных унылых зданий, поднимался наверх в темных лифтах. Даже не в лифтах, а просто в подъемных устройствах, которые ты сам тянул вверх или вниз за веревку с прикрепленными к ней старыми деревянными катушками. Света не было, и пока лифт медленно поднимался, я читал номера этажей — 3,7,9, — написанные белым мелом на голых стенах чьей-то давно позабытой рукой. Поднявшись на нужный этаж, я дергал еще одну веревку и, приложив всю свою силу, открывал тяжеленную металлическую дверь, и передо мной представали уходящие в бесконечность ряды швейных машинок, за которыми сидели грустные пожилые еврейки. Я ни разу не видел, чтобы кто-то из них хоть на миг оторвался от своей работы или как-то еще обозначил, что они знают о моем присутствии.

В ателье-магазине в Майами-Бич не была надобности в доставке. У них был собственный склад. В первый день на работе я специально прошелся по швейным цехам, чтобы посмотреть на людей. В отличие от Нью-Йорка большинство здешних работников были черными. И здесь работали не только женщины, но и мужчины. Я подошел к одному чернокожему дядьке, достаточно мелкой, едва ли не миниатюрной комплекции, с приятным лицом — по крайней мере не с таким зверским, как у большинства. Он сидел за машинкой, но шил что-то вручную. Наверное, это была очень тонкая работа. У меня в кармане лежала бутылка в полпинты.

— Тухлая у вас тут работа. Выпить хочешь?

— Конечно. — Он отпил неслабый глоток и вернул мне бутылку. Потом угостил меня сигаретой. — Ты давно у нас в городе?

— Нет, я только приехал.

— А откуда?

— Из Лос-Анджелеса.

— Кинозвезда?

— Ага. В отпуске.

— Вам вроде как не положено разговаривать с рабочими из цеха.

— Да, знаю.

Он замолчал.

Он был похож на маленькую обезьянку, старую, изящную обезьянку. А для парней снизу он и был обезьяной. Я отхлебнул виски. Мне было хорошо. Я стоял и смотрел, как работают эти люди: сосредоточенно, молча, в тусклом свете тридцати ваттных лампочек. Их руки двигались искусно и ловко.

— Меня зовут Генри, — представился я.

— Меня — Брэд, — сказал он.

— Слушай, Брэд, вот смотрю я на вас, как вы трудитесь, и мне становится грустно. Давайте я вам спою?

— Лучше не надо.

— У вас совершенно кошмарная работа. Почему вы вообще здесь работаете?

— А что нам еще остается?

— Иисус говорил, что люди достойны лучшего.

— Вы верите в Бога?

— Нет.

— А во что тогда верите?

— Ни во что.

— В этом мы с вами сходимся.

Я поговорил и с другими работниками. Мужчины вели себя замкнуто, недружелюбно. Некоторые девчонки смеялись надо мной.

Я смеялся в ответ:

— Я шпион. Меня подослало начальство. Я наблюдаю за вами, за вами за всеми.

Я отпил еще виски. И спел этим людям свою любимую песню «У меня сердце бродяги». Они продолжали работать. Никто даже не посмотрел в мою сторону. Когда я закончил, они все еще продолжали работать. Никто не произнес ни слова. А потом кто-то сказал:

— Слушай, белый, ты лучше уйди.

Я понял намек и ушел.

Глава 57