Факультет

– Вам еще «госы» надо сначала сдать… – угрожающим тоном заметил декан Сомов, косясь куда-то в сторону.

– Нет! Мы все равно не поедем. Ни за что. Нас зароют там, где мы окончили институт!

И мы не поехали…

74.

Крутая Дресва.

Это не ругательство. Это название деревни из одноименного романа местного маститого писателя.

Перед самыми «госами» нас осчастливили литературным краеведением. И Людмила Тимофеевна с энтузиазмом ведает нам о Виталии Семеновиче Маслове, который эту «Крутую Дресву» и написал нам на погибель.

Мысли наши уже, как у исповедавшегося больного, – в мире ином. Мы практически уже закончили институт и впереди у нас только «госы». Только «госы» и… это вот проклятое краеведение.

Лица у нас отрешенные. Мы даже не шумим. Нет.

– Все произведения Маслова объединены одним местом действия – деревней Крутая Дресва, – радостно сообщает нам Пантелеева.

Кто-то вежливо кивает. Мол, ну что ж с ним поделаешь.

– Виталий Маслов литературную свою деятельность начал в 1968 году, – все еще надеясь, очевидно, выжать из нас слезы умиления, доводит до нашего сведения Людмила Тимофеевна.

В глазах у всех немой вопрос:

– Зачем? Зачем он начинал?

– Да, это не Пастернак! – не выдерживает Пантелеева. – Это не Пастернак!

Все согласно кивают: да, мол, поняли уже…

75.

Госэкзамены… Их было четыре. Научный социализм прошел вяло. Большинство из нас подготовили доклады. Тема моего звучала так: «Особенности современного рабочего движения в развитых капиталистических странах». Главным было не содержание – главным была форма.

– Двадцать страниц машинописного текста через два интервала, – сказал нам декан Сомов.

Можно было подумать, что они не читали наши рефераты, а мерили их линейкой. «Они» – это члены государственной экзаменационной комиссии, которых мы имели честь лицезреть в день нашего первого научно-социалистического «госа». Мне было их искренне жаль: прочитать такую гору мусора, да еще потом прослушать (нам давали по десять минут) наиболее скверные места из нее, делая при этом умные лица…

– Вам нужно было части текста нумеровать согласно вашему плану, помещенному в начале, – сказал мне перед экзаменом рецензент.

Это единственное, что его смутило.

– Откуда же мне было знать, что вы такой дурак, – чуть не ляпнул я. – Даже школьников не заставляют нумеровать части сочинения.

Перед русским языком все тряслись больше всего. Мы символично сдавали его 13 июня…

Число не радовало. Обилие вопросов и отсутствие на них ответов не радовало. Плохая погода не радовала. Холод в аудитории… Правильно: тоже не радовал. А что же радовало?

Порадовала – не порадовала, а немного повеселила нас Кондратенко. Она выскочила из аудитории, как ошпаренная:

– Ой, такое спрашивали! Ой, такое!!! Сложное! Правописание «не» с глаголами и деепричастиями!

«Гос» по русскому языку объективно был самым сложным. Этими «пятерками» и «четверками» мы гордимся, пожалуй, больше всего. Я, по крайней мере, очень горжусь своей «пятеркой». Жаль, что нельзя заказать ее бюст и поставить его на свой письменный стол. Мы бы любовались друг другом: я и моя «пятерка» по русскому языку…

С литературой вышло смешно. Вопросов было больше ста. Складывалось впечатление, что человек, их задававший, вообще ничего не читал. Он спрашивал обо всем – от былин до современности… Особой популярностью пользовался вопрос: «Роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» (по выбору экзаменующегося)». Данное в скобках примечание не давало нам покоя: то ли экзаменующийся должен был выбрать одного из братьев, то ли он имел право в случае чего вообще отринуть этот вопрос…

Недели две, с большой от набившихся в нее мыслей головой и умалишенным видом человека, который никак не может понять, что же он потерял, я рылся в кучах учебников, конспектов и художественных книг… И что же, как вы думаете, мне попалось на экзамене по этой самой литературе? Привожу полностью:

1. «Ревизор». Новаторский характер комедии.

2. Интеллигенция и революция в прозе 20–30-х годов.

3. Поэмы А.Т. Твардовского.

И к этому нужно было идти пять лет? «Ревизора» я кусками знал наизусть. Интеллигенция вся пошла по Булгакову. А «Василия Теркина» и «За далью даль» я помнил еще со школы. Огорчение и разочарованность. Такой «гос» можно было сдать, вообще не открывая ничего…

И вот теперь нам остался один последний экзамен – педагогика и методика. Он один отделяет нас от нашего высшего образования.

– Мне приятно, что именно вы выбрали методику литературы, – сказала нам Пантелеева, когда мы пришли к ней на консультацию перед нашим последним «госом».

Мы имели право выбрать любую из методик. Все почему-то кинулись сразу на русский язык. Абсолютно все. Так, по крайней мере, показалось мне сначала. Однако когда я пришел на консультацию, то понял, что ажиотаж был поверхностным: все лучшие – здесь.

Экзамен прошел на печальной ноте конца. Я рассказал о специфике изучения лирики в школе, процитировал Макаренко о том, что «лучшее половое воспитание – это отсутствие всякого полового воспитания», вызвав полное одобрение наших педагогов, и вышел в коридор с последней в своей жизни «пятеркой»…