Факультет чудаков

Жив, несмотря на все то, что в «Корове» написано и не написано, именно в «Корове»…

«Корова» — литпамятник. Памятник борьбе формы и содержания, к слиянию которых призывал нас соцреализм. В финале слог Хлебникова озвучен трубою Мальчиша-Кибальчиша. Но победила форма, а не дружба. Победа содержания над формой (если такое возможно) есть бездарность. Победа формы над содержанием есть пародия.

А как было еще быть, когда:

«А известно ли товарищу Молодцеву, что изобразительное искусство является наивреднейшим видом буржуазного искусства? Нам не нужно изображение природы, на которую нам некогда любоваться и рассматривать, а портреты вождей и изображение классовой борьбы и колониальной политики нам дает фотография. Фотография нам дает научное, объективное изображение действительности. И если есть сомневающиеся, я могу подтвердить свою мысль известными советскими изданиями и журналами, заострившими свое оружие и внимание масс в борьбе с изобразительным искусством».

«А ведь это может плохо кончиться, — подумал… И вдруг струсил. Его руки струсили, его ноги струсили. И он сам струсил».

Прежде чем ноги-руки жены ушли от мужа в шедевре Г. С. «Маня», они ушли от попа в «Корове».

«Он было пошевелил рукой, но рука не пошевелилась. Он было пошевелил ногой, но нога не пошевелилась…

— В чем дело? — сказал поп. — Это чудо.

— Это чудо, — сказала толпа кулаков.

И вся толпа было пошевелила рукой, но рука не пошевелилась…

— Наши ноги не идут, — сказали они… — В чем же дело? Это чудо?

— Это чудо, — хотел было ответить поп. Но ничего не ответил, потому что его язык не ответил.

— Даже язык отказался от меня, — уже было подумал он, но ничего не подумал, потому что ничего не подумал».

Колхоз оказался содержанием, а кулак — формой.

Их борьба отражена в искусстве соцреализма. У Гора как художника, как он ни старался, победила форма. Сюрреалист — соцреалиста.

То есть художник-то и выжил.

Андрей Битов 22 июня 2000, Сиверская

О Геннадии Горе

Гор слегка походил на Пиквика — лысый, круглый, в пенсне, но, в отличие от знаменитого персонажа Диккенса, держался скованно и настороженно. Глаза его за выпуклыми стеклами были плохо различимы. Однако то, что он нам расказывал (возглавив наш литкружок), потрясало нас, питомцев советских школ. «Литература, оказывается, должна быть экстравагантной, вызывающей, пугающей…» Он познакомил нас с Замятиным, Добычиным, Селином. Без него мы, глядишь, пополнили бы безликую армию советских писателей… а тихий, застенчивый, монотонно говорящий Геннадий Самойлович Гор пробудил в нас гонор, самонадеянность, стремление быть непохожим, диким, непричесанным (хотя у него самого гонора и волос почти не осталось). Вскоре мы узнали, как советская власть «причесала» его, и стали относиться к нему с двойным почтением. Чувствуя, как мы благодарны ему, он постепенно теплел, приглашал нас в гости к себе на дачу и домой. И живопись, что он всю жизнь собирал и которую, наконец, посчастливилось увидеть нам, бывает, оказывается, не только советской, но и необыкновенной — то зашифрованной, то, наоборот, примитивной… он открыл нам «окно в Европу», в мир, в бескрайнюю подлинную культуру.

Помню одну из наших последних встреч в Комарово — он сидел в саду, гладил по головке белокурую внучку, слегка растерянно (как всегда) улыбался: «Врачи говорят, что среди сосен и озона мне быть вредно — но здесь хорошо работается».

Помню его, выходящего из Дома писателей с похорон одного из своих ровесников, помню его расстроенное лицо. «Крепко разбередил нас Гор — спасибо ему за это».

Валерий Попов Октябрь, 2003

Геннадий Гор

ПРЕДИСЛОВИЕ