Факультет ненужных вещей

А в горах уже наступала полная осень. Дожди вдруг перестали, и необычайная кроткость и ясность проступали в природе. Деревья, вершины холмов, снежные шапки вставали четкие, чеканные, как бы врезанные в воздух. Но только там, вверху, над купами деревьев, и сохранялась еще эта ясность. Внизу же все жухло, желтело и гнулось. Садовые мальвы, серые и шершавые, шуршали, терлись друг о друга, и на них было холодно глядеть. Корнилов согнул повестку, сунул ее в гимнастерку и пошел, пошел по холмам – настроение у него было опять отличное. Завтра же он покончит со всем этим и придет в музей за расчетом, и будьте тогда вы все прокляты – раскопки, пьяный поп, Зыбин, все! Вот только, правда, Дашу жалко немного. Но он представлял себе, как утром нежданный-негаданный заявится он к сестре в ее московскую квартиру на пятом этаже. «Принимаете, гражданка, ссыльнопоселенного? Что? Никак и не узнала?» И сестра обомлеет, вскрикнет: «Ой, какой же ты...» – и повиснет у него на шее. А он усмехнется мужественно и грубовато: «Что, плох, сестра? Ты спроси, как я ноги-то унес». И прямо подойдет к телефону обзванивать друзей. Он шел, думал об этом, улыбался, и тут вдруг его позвали. Он оглянулся. Около тополя стояла Даша и смотрела на него. Он радостно вскрикнул и подбежал к ней, и она сама собой потянулась к нему. Они стояли возле ограды дома Потапова. Вот сколько он прошагал по холмам и не заметил этого.

– Дашенька, Дашенька, – повторял он, задыхаясь от какой-то высокой и восторженной нежности, и вдруг схватил ее за руки и завертел. – Ну дайте же, дайте же на себя хорошенько посмотреть! Ну красавица же, ну полная же красавица! И одета как!

(На Даше, верно, было коверкотовое пальто, голубой полушалок, а в руках сияющая, как черное зеркало, сумка.) Она смутилась, а он вдруг схватил ее, смял, взъерошил и звонко расцеловал в обе щеки:

– Вот вам!

– А я ведь вечером собиралась к вам, – сказала она, осторожно освобождаясь.

– Зачем вечером, сейчас, сию минуту пойдем! – крикнул он. – Мне столько нужно вам сказать!

– И мне тоже, – улыбнулась она.

– Да? Вот бывают совпадения! Так идемте же, идемте!

– Нет, сейчас я не могу. Позже, после восьми, когда дядя уедет в город.

– А не обманете? – спросил он и снова поймал ее за руку.

– Нет, нет, не обману. – И она как-то по-новому улыбнулась. – Вы знаете, меня посылают в Москву.

– Да? – изумился и обрадовался он. – Вот это уж по-настоящему здорово! Я ведь тоже еду в Москву. Вот и будем жить вместе. Я вам все галереи покажу, в театры сходим! Отлично!

– Да! Мне там еще вступительные по мастерству надо будет сдать, – страдальчески взглянула она на него.

– Пустяки! Сдадите! – Ему действительно все сейчас казалось сущими пустяками. – Вот вечером я вам дам такой монолог Лауренсии из «Фуенте овехуна», что они все закачаются.

– Нет, правда?

– Истинный святой крест, – выговорил он серьезно и перекрестился.

Она что-то хотела ему сказать, но вдруг шепнула: «Дядя!» – и отскочила.

Бригадир Потапов – сейчас в своем черном ватнике он очень походил на солидного жука-навозника, – серьезный и хмурый, зашел со стороны калитки и стал ее отпирать. За спиной у него был мешок, а в нем какие-то ящики.

– Он сегодня яблоки в Москву отправляет, – шепнула Даша.

«Проворен, дьявол», – подумал Корнилов и спросил:

– А как он сейчас вообще?

– Идемте, идемте, он опять сейчас выйдет, – шепнула Даша и утащила его за кусты. – Вы это зря, Владимир Михайлович, – сказала она вдруг серьезно.

– Что зря?

– Да все зря! Ну что вы тогда мне наговорили? Ну, помните? И все это ведь неправда.

– Да что неправда? Что, горе вы мое?

– Ну что дядю кто-то вызывал и что-то ему там предлагал, все это неправда.

– Здорово! – воскликнул он ошарашенно. – Это он вам так сказал?

– Он. И еще он сказал: «Чего он к Волчихе повадился? Ничего у нее там интересного нет. Одна голимая водка»! Эту Волчиху давно бы и из колхоза погнали, если бы не дядя. А она вот как...

В голосе Даши вдруг появились какие-то совершенно новые потаповские нотки. На него она не глядела.

– Ну а еще что ваш дядя говорит? – спросил Корнилов.

– А еще он говорит, что вы напрасно связались с этим попом. Он горький пьяница. Наперсный крест с себя пропил. Он всем говорит, что утопил в море, но это он врет – пропил. От него уж и родная дочь отказывалась. («Раз заставили», – ввернул он.) Да никто ее не заставил, а если он такой отец, ну так что ж? И правильно! Он и в тюрьме уже насиделся, и лес в Сибири валил. К нему участковый прошлый год каждый день приезжал на мотоцикле. Сегодня он здесь, а завтра там. Разве он вам товарищ?

– А кто же тогда мне, Дашенька, товарищ-то? – спросил Корнилов мирно. – Зыбин? Так его тоже посадили.

Она молчала. Он схватил ее за руку.