Факультет патологии

– Как, говорю, что случилось, купил проклятый «мерседес» и не понимаю, зачем он мне нужен был. – Что-нибудь с машиной случилось, сломалась? – Нет, говорю я. – А с пальцем что? – спрашивает он. Вот палец, говорю, поломался. Тут он смотрит и бледнеет, кажется. Потом берет меня, сажает к себе, и мы несемся так, как никогда в жизни не ездил я. Думаю, бог с ним, с пальцем, лишь бы у него права навсегда не забрали. (Знал, как дорого стоят!) За всю дорогу задал только один вопрос: вы с Кавказа?

Привозит он меня к приятной женщине, домой, Лиля Некерман называется, хирург, подруга его матери, ослепительная женщина, я тебе скажу! Но старше тебя, Наташья. Не переживай.

Мы улыбаемся, я потягиваю скромно вино. (Герой!..) – Она смотрит на мой палец и говорит: возможно, поздно – с ним говорит, я пациент для нее. Я ей говорю: слушай, доктор, я понимаю, что поздно, убери только, чтоб не болтался. Она смотрит на меня, не улыбается.

– Лилечка, – говорит он, – попробуем, пожалуйста.

И они как угорелые несутся в Склифосовского, где она и ее друзья работали, я сижу сзади, как будто меня это не касается. Но я сосчитал: пятнадцать красных светофоров он проехал, точно. Ужас, что было. После этого я в жизни ничего, даже ОБХСС, уже не боялся.

– Три часа она и еще двое ребят мой палец делали, я думал, лучше бы мне не рождаться. Потом он так же быстро отвез меня к моей машине и умчался: у него там с отцом свое расписание было, и он опаздывал. Даже имени не сказал, как ветром сдуло. Одно я понял, что живет где-то недалеко от этого места. Смотрю на свой забинтованный палец и думаю: зачем мне эта машина. Два дня я, как дурной дурак, сторожил его на этой набережной и поймал наконец-таки. Какой там поймал! Если бы он во двор не поворачивал, опять спеша ко времени, никогда бы в жизни не догнал. Так я с ним познакомился.

– А палец? – говорит Наташа.

– Ты посмотрите на этот палец, Наташья, красавец, лучше, чем остальные девять. С половиной. Я потом доктору – ослепительная женщина, но старше тебя – и этим ребятам – хирурги, то ли анестезиологи – такой банкет в больнице устроил, пол-"Иверии" туда вывез, даже инвалиды ели шашлык у меня.

– Выпьем, ладно, за твой палец, – говорю я, и мне неудобно, что он рассказал ей все это и в та– ком виде. Все было гораздо проще, хотя и быстро. Но это же Торнике и он, кажется, любит меня.

– Не за мой палец, а за твой! Зураб, – щелкает он. Тот возникает из ниоткуда. – Ты видишь этот палец?

– Да, Торнике Мамедович, – кивает тот.

– Он тебе нравится?

– Хороший палец. Он у вас лучший среди десяти.

– Так это не мой палец, а его, он ему принадлежит.

– Тогда он еще прекрасней, раз дорогому гостю принадлежит.

– Поэтому выпьем за Сашью, моего дорогого друга и спасителя, за его дорогое и дрожайшее здоровье!

Мы пьем и смеемся.

– Наташья, а теперь скажите, зачем я купил этот «мерседес», я на него с тех пор глядеть и ездить не могу?!

Она кивает, улыбаясь.

– Прекрасная вы женщина, и зачем я женат. Мы смеемся. И пьем.

– Торнике, а как Нана?

– Она приедет к трем, попозже, меня забирать. К ней младший брат приехал, она его катает.

И он опять уходит, его зовут.

– Ты хороший, – говорит она, – я тебя еще раз поцелую, можно? – И мы целуемся.

А стол заставляется уже горячим, открывается новое вино, Зураб плывет и летает, а не служит.

Я с ужасом думаю, как я буду расплачиваться (прямо хоть вином ей подаренным торгуй назад, у, мешки денежные!), и надеюсь только на то, что Торнике поверит моим долговым обязательствам, и завтра, в Москве, я ему верну.

А ее, кажется, ничего вокруг не интересует, она только смотрит на меня. Я смотрю на нее, и глаза наши впиваются друг в друга.

В ресторане веселье идет полным ходом, звучит – играет гитарная музыка, ревут усилители, колонки, кто-то пляшет, кто-то полураздевается, это, наверно, из центровых девочек (взятых сюда богачами).

Торнике никак не может вырваться и вернуться к нам.

Появляется Нана и сразу узнает меня.

– Ой, Сашенька, здравствуй! Как ты сюда попал, кого угодно ожидала увидеть, только не тебя. Я рада!

– Познакомьтесь, – я встаю. – Наташа, Нана.

– Очень приятно.

– Почему ж ты мне не сказал, я бы раньше приехала. – Я целую ей руку и пододвигаю стул. Она садится.

– Ничего, если в бокал мужа? – Мне не хочется звать Зураба.

– Конечно, Сашенька, о чем ты спрашиваешь.

Где он, кстати? – Но Торнике уже рядом, Зураб сообщил.

– Я всегда рядом, дарагая, и слежу за тобой пристально.

Мы улыбаемся. Зураб уже несет бокал, приборы, второй официант ставит стул. Наливают еще вина.

– Торнике, чем от тебя пахнет?

Он не успевает ответить, его опять отзывают на кухню. Он уходит своей красивой походкой уставшего грузина.

– Вот так всегда, наберется по столам, никому отказать не может, гостеприимство, долг, друзья, а наутро я с ним мучаюсь, когда он умирает от мигрени, которой головная боль называется.

– У вас очень приятный муж, – говорит Наташа.

И это первый мужчина, которого, я слышу, она хвалит.

– Да, он неплохой, Торнике, только я очень переживаю за него с этим рестораном. Это ж все очень… вы понимаете меня.