Факундо

...Приступая к этим замечаниям, я исходил из того, друг мой, что могу быть совершенно искренним с Вами в высказывании моих суждений, покажутся ли они Вам неверными или ошибочными. Но, может быть, я заблуждаюсь в своей убежденности? Если это так, не продолжайте чтения и разорвите эти листки. Если же я не ошибся, в таком случае скажу, что Вашей книге, обладающей столь удивительными достоинства­ми, присущ, на мой взгляд, один общий недостаток — преувеличения. В Вашем сочинении много поэзии, если не в том, что касается идей, то по крайней мере в способе их выражения. Но ведь Вы не ставили перед собой задачу написать роман или эпопею, Вы пишете подлинную историю — социальную, политическую, порой военную; историю интерес­нейшего периода современной жизни. А коли так, то необходимо соблю­дать, насколько это возможно, историческую точность и строгость. Пре­увеличения же препятствуют тому. Хотя, должно быть, Вы не можете не прибегать к ним, и знаете почему? Потому, полагаю — впрочем, ко­нечно, я могу и сильно ошибиться,— что у Вас есть предрасположен­ность к системе, а системы, как в науках социальных, так и естествен­ных, не самый лучший способ обнаружения истины, точного ее исследо­вания и правдивого изложения. Если дух находится во власти заранее придуманной идеи и стремится доказать ее верность, он, сам того не со­знавая, оказывается перед возможностью совершить значительные ошибки. Тогда писатель, вместо того чтобы мыслить аналитически, изу­чить каждый факт сам по себе, как и то, что из него следует, и на основе всех выводов и наблюдений только в заключение анализа извлечь главный итог, или результату вместо этого он использует синтетический метод, то есть, утвердив свою основную идею, обозревает имеющиеся факты не с целью исследовать их философски и каждый в отдельности, а чтобы привлечь их для подтверждения верности излюбленной идеи и с их помощью построить здание своей системы. А отсюда, естественно, следует то, что, когда обнаруживается факт, подтверждающий эту идею, писатель его преувеличивает и усиливает его значение, а когда встреча­ется факт, не укладывающийся, как должно, в эту систему или противо­речащий ей, то он отбрасывает, искажает или по-своему его истолковы­вает; и тогда возникают неестественные аналогии и искажения; отсюда неточные или неполные суждения о людях и событиях и обобщения, в результате которых факт единичный, а порой случайный или незначи­тельный сам по себе превращается писателем в правило или всеобщую закономерность. Все это неизбежно при создании систем: они требуют множества жертв. Вы намереваетесь показать активную борьбу между Цивилизацией и Варварством, борьбу, которая зародилась давно и дол­гое время обнаруживала себя лишь глухими отзвуками, и в этой борьбе между селом и городом, согласно закону необходимости, своего рода раз­новидности фатализма, село победило, и иначе быть не могло. Полагаю, что эта идея содержит часть истины, хотя, по моему скромному мнению, она верна не во всем. В дальнейшем я вернусь еще к этому. Забегая вперед, лишь скажу, что, возможно, подобным исходом мы обязаны не столько какому-то определенному состоянию вещей, умов и чувств в де­ревнях, сколько тысячам случайностей и непредвиденных обстоятельств, тысячам фактов, самих по себе незначительных, нашему невежеству и не- изученности состояния собственного общества, как и множеству полити­ческих и военных ошибок. Я говорю это единственно с целью пояснить мою мысль о том, какое воздействие на исторические исследования ока­зывают преувеличения — это неизбежное следствие заранее выстроен­ной системы. Так, то, что Вы пишете о проводнике, злом гаучо, следо­пыте и т. п., пусть это и необходимо для Вашей системы, пожалуй, не будет столь повсеместным и общим, как это вытекает из Ваших утверж­дений. Я ни в коей мере не ставлю под сомнение верность этих фактов, в особенности что касается чудес, которые творит следопыт (они вполне заслуживают именно такого названия), хотя сам я никогда не слышал ничего даже вполовину похожего. Я хочу только сказать, что когда эти страницы прочитают европейцы или даже жители других стран Амери­ки, то все они решат, что таковые качества аргентинских гаучо всеоб­щи, обычны, а в действительности это исключение, редкость. Вы же пре­вращаете эти исключительные свойства в нечто свойственное всему дан­ному классу, а это, полагаю, неверно; и в итоге стремление свести все в систему неизбежно влечет за собой преувеличения в деталях. В под­тверждение наблюдений, которые содержат настоящие Замечания, приве­ду слова из Вашей книги: «В тот миг (давайте сосчитаем все гипербо­лы.— Примеч. В. Альсины) в его памяти промелькнули десять тысяч по­местий, разбросанных по пампе, мысленным взром окинул он всех коней, какие только есть в провинции, с их мастью, цветом, особыми отметина­ми, и убедился, что нет ни одного со звездой на лопатке...»[438] То, что Вы приписываете Наполеону, столь же арабская сказка, как и многое дру­гое: ведь поразительна не память Наполеона, а то, что у него были возможность, причина и интерес, а также восемнадцать или двадцать лет свободного времени, чтобы одну за другой выслушать истории 200 000 людей; а кроме того, вероятней, что генерал запомнит 200 своих солдат и историю каждого из них, чем гаучо — если только он не обретет спо­собность носиться по пампе, словно ветер,— будет держать в голове все то, что Вы ему приписываете,— ведь каждый миг в степи рождаются и клеймятся животные. Итак, если подобное и возможно в нашем мире, то было бы замечательным исключением. Повторяю, только ради при­мера я обратил внимание на эти мелочи. Но как бы то ни было, в ис­тории мне не нравятся чудеса, даже если они и подлинно имели место, и я бы выбросил слово тысяча. Примите во внимание: сверхудивитель­ным был бы такой гаучо, в один миг вспомнивший все, что касается ты­сяч коней, которые, по крайней мере в провинции Буэнос-Айрес, могут находиться в десяти поместьях. Обратите внимание также на то, что пампа, где было бы 100 поместий (а такого количества в провинции нет), уже не была бы пампой.