Факундо

Сила Сармьенто была в том, что он всегда необычайно ясно видел конкретную ситуацию и отвергал всякий утопизм, но в том была и его слабость, ибо отсутствие утопизма придаст впоследствии его деятельно­сти дух опасного буржуазного прагматизма. Пока прагматизма нет, есть скорее социальный практицизм. Так, отвергая романтизм в его «мечта­тельном» варианте, он утверждает идею «социалистической литературы», поясняя, что для него это «необходимость обратить искусства и полити­ку к науке с единственной целью: улучшить судьбу народов, покрови­тельствовать либеральному развитию, либеральным тенденциям и бо­роться с тенденциями ретроградными»[470]. Искусство, политика, наука, все вместе, поставленное на службу задачам практической борьбы за «циви­лизованное» общество,— в этом тезисе Сармьенто уже проглядывают очертания его «Факундо», однако поиски своего жанра и стиля лишь на­чинаются. Прообраз его Сармьента обнаруживает, а вернее, создает его самой своей деятельностью политика-журналиста, готовящегося стать политиком-деятелем, государственным лицом, организатором нового порядка. Как бы формируя еще не существующее новое гражданское об­щество, Сармьенто превращаем газеты и журналы в тот орган, который станет править этим новым обществом,— в парламентскую трибуну. Свое отношение к журналистике и шире — к слову, к литературе — он ясно выразил в статье «О журналистике» (1841): «Газета для современных народов есть то, чем был форум для древних римлян. Печать заместила трибуну и амвон, письменное слово — устное и проповедь... оратор се­годня выступает перед тысячами слушателей, которые видят его слово напечатанным, ибо с того расстояния, что их разделяет, они не в состоя­нии его услышать...»[471]

Форум, трибуна, речь перед аудиторией, которая вмещает весь на­род,— слушатель и читатель, устное слово, которое можно услышать, увидев его напечатанным,— все это крайне важно для понимания неко­торых ключевых стилевых и жанровых моментов «Факундо»...

Вызревали эти творческие установки в той массе журналистских ста­тей и очерков, что он написал до «Факундо», нащупывая свой жанр, и даже не литературный, а жанр самовыражения личности, форму, в ко­торой воплотилось бы его стремление произнести с трибуны газетной полосы перед всеобщей аудиторией свою речь о хаосе и порядке. Вооб­ще, к верному пониманию «Факундо» как литературного произведения можно прийти только исходя из того, что литературное творчество как таковое, в «чистом» виде, в традиционном для того времени понимании не только не интересовало Сармьенто, но раздражало его и едва ли пе отвергалось им. Позиция эта была связана как с романтической идеей восстания против всякого канона, всякой сковывающей нормы, так и с идеей приоритета социальной практики, хотя меньше всего это можно расценивать как эстетическую глухоту Сармьенто, способного рыдать в голос над книгой, потрясшей его воображение. Он думал о путях созда­ния национальной литературы, был прекрасно ориентирован в современ­ных эстетических концепциях, коренную роль в формировании и его лич­ности, и его литературных взглядов сыграл романтизм, давший ему главную, руководящую идею — идею свободного творческого самовыраже­ния. Без этой основы не возник бы «Факундо». Более того, среди прочего в «Факундо» важное место занимает и вполне осознанная идея создания национальной литературы. Этой теме Сармьенто посвящает специальные пассажи, и вперемежку с рассуждениями он дает и свои образцы картин национальной жизни, национальных типов. Отметим, наконец, что Сармь­енто, с самоуничижительной усмешкой (паче гордости!) соглашавший­ся с доводами «академической» критики, что он не писатель, знал свое место в ряду формирующейся литературы и осознавал свое значение. Перечисляя в «Путешествиях» писателей, закладывающих основы арген­тинской литературы, он среди других упомянул и себя: «...черт побери! почему бы не сказать этого? — и я! я тоже, я, попытавшийся воссоздать через жизнь Кироги жизнь и инстинкты аргентинского пастушеского на­селения»[472]. Однако собственно литературное начало в «Факундо» — лишь часть много более обширной цели, не эстетической, а жизненно­практической, и только так, будучи частью социального творчества, согласно Сармьенто, литература обретает себя как подлинное искус­ство.