Факундо

Тигр Росас. Вспомним, именно так Сармьенто назвал Росаса в од­ном из первых очерков чилийского периода, но то, что тогда казалось расхожим и случайным сравнением (не человек, а зверь!), теперь замыкает всю теорию Сармьенто и венчает мир аргентинского «варвар­ства». Ведь именно в образе тигра предстает Факундо, самый яркий представитель инстинктов масс, возведенных Росасом в систему. Гла­ва V «Жизнь Хуана Факундо Кироги» начинается с эпизода, имеюще­го ключевое значение: встреча и противоборство Факундо со своим двойником — с натуральным тигром, вернее — с американским ягуаром, как и он, порождением аргентинской «почвы». Они и враги и собратья, и, завершая эпизод, Сармьенто пишет: «Самого его звали Тигром Пам­пы, и, сказать по правде, это прозвище очень подходило ему. В самом деле, сравнительная френология и анатомия показали, что внешнее сходство человека и животного определяет и сходство их характеров». И далее, после экспозиции и описания необузданных и жестоких по­ступков Факундо, он завершает творящуюся на глазах у читателя опе­рацию мистифицирования реальности: «Таков человек в начале рода человеческого, и так проявляется он на обширных просторах Аргентин­ской Республики. Факундо — это воплощение примитивного варварства; он не знал никакого подчинения; его ярость была яростью зверя; гри­ва черных курчавых волос падала ему на лоб и на глаза, свисая длин­ными космами, подобно змеям на голове Медузы Горгоны; голос его был хриплым, а взгляды ранили, как кинжал...» Грива, хриплый рыча­щий голос, ярость зверя... Американский ягуар... и разгаданный Сфинкс: человек-ягуар.

Человек-ягуар, когда он становится общественным деятелем, превра­щает историю в масштабное продолжение своего необузданного характера, внося в нее черты неуправляемой животной стихии. Таков образ истории, творимой Факундо, предстающей развернутым во времени характером героя — порождения варварской природы. Абсолютная слиянность всех начал (расово-этнических, географических, природных, исторических, бытовых), при которой окружающая действительность, приро­да и общество, взаимоотражаясь, являют собой полное единство,— в этом сила и глубинная сущность книги Сармьенто. Писатель мистифициро­вал истоки того человеческого типа, олицетворением которого он сделал Факундо, но самый образ человека и творимой им истории обладал не­опровержимой убедительностью. Мифообраз «без зазоров», как плоть, облек скелет, покрыл собой гомункулуса, выращенного в теоретической реторте. Философия превратилась в поэзию, а трактат — в эпос.

Мифологизирующий характер мышления Сармьенто был хорошо понят аргентинским писателем Э. Мартинесом Эстрадой, который заме­тил: «Ему необходимо, чтобы события, как и пейзажи, имели свой об­лик, чтобы они говорили на языке человека. Сармьенто — мифопоэт, который силы природы делает богами или демонами..»; ему свойствен­на «своего рода антропоморфическая манера судить о фактах экономи­ческих и культурных»[483]. И в самом деле, ведь даже в заглавии «Фа­кундо» Сармьенто написал: «...физический облик Аргентинской Респуб­лики»! Способ художественно-интеллектуального постижения мира, созданный писателем-философом XIX в., в главном оказался сходным с методом освоения мира мифологизированным сознанием создателей «исконного» эпоса. Метод этот включает в себя целый ряд метафори­ческих искажающих операций: образ природы отражает черты состоя­ния общества, а само общество и человек оказываются слепком с обра­за природы. Таков и образ Факундо — редуцированный до человека-варвара образ дикой природы, слепок с нее, созданный в соответствии с представлениями о варварском обществе. Замкнутая цепь метафори­ческих опосредований, повторяющих путь теоретической мысли (общест­венные отношения — природа — человек — общественные отношения), и создает эпический универсум, где «все происходящее пронизывается необходимостью»[484]. Правда, в центре его у Сармьенто стоит не бог, а мистифицированная причина, но ведь мистифицированная причина — это и есть бог, рок, судьба. Органическое родство философского метода Сармьенто и исконного народно-фольклорного осмысления действитель­ности в конечном счете предопределило органичность и силу его обра­зов.