Факундо

Эти данные о жизни Кироги, как мне представляется, передают сущ­ность и его общественной деятельности. Из них вырисовывается человек выдающийся, в своем роде гений, на манер Цезаря, Тамерлана, Магомета, хотя он о том и не подозревал. Таким он родился, и вины его тут нет; он будет подниматься по общественной лестнице, чтобы приказывать, повелевать, сражаться с городами, с полицией. Если ему предложат воен­ную службу, он с презрением откажется — у него нет желания ожидать чинов, в армии — дух подчинения, всяческие препоны, ограничивающие личную свободу, над подчиненными — генералы, мундир сковывает тело, а дисциплина — действия. Все это невыносимо! Жизнь в седле, полная опасностей и волнений, закалила его дух и укрепила сердце; он полон стихийной, неодолимой ненависти к закону, который преследует его, к судьям, которые его наказывают, ко всему обществу — он отказался от общества с детских лет, и оно относится к нему подозрительно, с презре­нием. Здесь невольно ощущается связь с эпиграфом этой главы: «Естест­венный человек, который не научился еще сдерживать или скрывать свои страсти, проявляет их во всей мощи, отдаваясь их бурным порывам». Таков человек в начале рода человеческого, и так проявляется он на об­ширных просторах Аргентинской Республики. Факундо — это воплощение примитивного варварства; он не терпел никакого подчинения; его ярость была яростью зверя: грива черных курчавых волос падала ему на лоб и на глаза, свисая длинными космами, подобно змеям на голове Медузы Горгоны; голос его был хриплый, а взгляды ранили, как кинжал. В поры­ве гнева Факундо убил Н., проломив ему ногами голову,— тот осмелился вступить с ним в спор за карточным столом; вырвал уши своей возлюб­ленной, когда она попросила у него 30 песо, чтобы отпраздновать свадь­бу, которую он сам благословил; топором размозжил голову своему сыну Хуану, потому что никак не мог заставить его замолчать; в Тукумане надавал пощечин одной красивой сеньорите, когда ему не удалось ни соблазнить ее, ни взять силой. Во всех своих поступках Факундо пред­стает как человек-зверь, хотя это не означает, что он глуп или его дейст­вия лишены осознанных целей. Поскольку он был не в силах добиться восхищения или уважения, ему нравилось внушать страх. Это было его единственное, главное стремление, все его действия были подчинены од­ному — наводить ужас на всех и вся, будь то селянин, ожидающая при­говора жертва или его собственные жена и дети. Не имея возможности встать у руля государственной жизни, он использовал вместо него ужас и заменил патриотизм и самоотверженность страхом. Человек невежест­венный, он окружил себя ореолом тайны и недосягаемости и, пользуясь своей природной сметливостью и незаурядной наблюдательностью, а так­же слепым доверием темного люда, делал вид, что умеет предсказывать события,— все это создавало ему почет и уважение среди простого на­рода.

Неисчерпаем источник легенд о Кироге — ими полна народная память; его изречения и решения, да и вся его жизнь отмечены печатью оригинальности и в восприятии народа имеют некую восточную окраску, что-то от соломоновой мудрости. В самом деле, в чем разнятся между собой тот, кто предложил двум женщинам разорвать ребенка, чтобы обнаружить настоящую мать, и тот, кто обнаружил вора? Однажды пропала какая-то вещь, поиски вора оказались напрасными. Кирога собирает отряд, выстраивает всех в шеренгу, приказывает срезать столько прутьев одинакового размера, сколько в отряде солдат, велит раздать их и уверенным голосом говорит: «У кого завтра утром палка окажется самой длинной, тот и есть вор». На другой день он вновь собирает отряд, выстраивает всех в шеренгу и принимается проверять и сравнивать прутья. У одного солдата прут оказывается короче, чем у других. «Презренный! — кричит Факундо леденящим душу голосом.— Это ты!..» И правда, то был вор: его растерянность была всем видна. Решение Факундо было очень про­стым — легковерный гаучо, боясь, что на самом деле его прут вырастет, укоротил его. Но какая незаурядность и какое знание природы человека необходимы для такого решения!