Фальконер

На окнах не было решеток, они были затянуты мелкой сеткой и открывались только сверху — в такую щель даже котенок не проскочит. Через эти окна в комнату залетал ветерок, а вместе с ним — шум и гам тюрьмы. Фаррагат знал, что по пути сюда перед его женой открывали три решетчатые двери — клац, клац, клац, — а потом она ждала в приемной, где стояли длинные скамейки и автоматы с напитками. Еще в приемной была целая выставка картин, написанных заключенными, и к каждой раме прикреплена цена. Никто из осужденных не умел рисовать, однако всегда найдется какой-нибудь идиот, который с радостью купит вазу с розами или морской закат, если ему сказать, что картину нарисовал приговоренный к пожизненному заключению. В комнате для свиданий картин не было, зато на стенах красовались четыре таблички с надписями: «Не курить», «Не писать», «Ничего друг другу не передавать» и «Посетителям разрешен один поцелуй». И точно такие же надписи на испанском, только «Не курить» стерто. Фаррагату сказали, что комната для свиданий в Фальконере — одна из самых лучших на всем востоке США. Между заключенным и посетителем никаких преград, кроме небольшой стойки шириной в три фута. Пока Фаррагата обыскивали, он разглядывал посетителей — не из любопытства, но ради того, чтобы удостовериться, что Марсии здесь ничто не угрожает. Какой-то заключенный держал на руках ребенка. Пожилая женщина, плача, разговаривала с молодым парнем. Рядом с Марсией расположилась мексиканская парочка. Девушка была удивительно красива, мексиканец гладил ее голые руки.

Фаррагат быстро шагнул вперед и почему-то остановился — как будто его забросили сюда, на встречу с женой, совершенно случайно.

— Привет, милая, — сказал он так же, как говорил на вокзалах, на пристанях, в аэропортах, на пороге их дома, когда возвращался из очередной поездки. Только раньше он заранее продумывал, что нужно еще сказать, чтобы все как можно быстрее закончилось сексом.

— Привет, — откликнулась она. — Ты неплохо выглядишь.

— Спасибо. А ты просто замечательно.

— Я не предупредила тебя, что приду, — это было совсем необязательно. Когда я позвонила сюда, чтобы договориться о встрече, мне сообщили, что к тебе можно прийти в любое время.

— Это верно.

— Я не приходила раньше, потому что была на Ямайке с Гасси.

— Здорово. Как Гасси?

— Растолстела. Жутко растолстела.

— Ты уже занялась разводом?

— Нет еще. После всего, что случилось, я пока не в состоянии беседовать с адвокатами.

— Что ж, это ты хочешь развода.

— Да, верно. — Она глянула на мексиканскую парочку. Парень уже добрался до волос в подмышках у девушки. Глаза у обоих были закрыты.

— О чем ты только разговариваешь с этими людьми? — спросила Марсия.

— Я редко с ними общаюсь, — ответил Фаррагат, — только в столовой, но там не особо поговоришь. Знаешь, меня посадили в блок Д. Богом забытое место. Как на гравюрах Пиранези. В прошлый вторник нас даже забыли позвать на ужин.

— А что у тебя за камера?

— Двенадцать футов на семь, — сказал он. — Из моих вещей там только репродукция Миро, портрет Декарта и цветная фотография — на ней ты с Питером. Старая. Я сделал ее еще в те времена, когда мы жили на острове Вайнъярд. Как там Питер?

— Нормально.

— Он не придет меня навестить?

— Не знаю, право же. Он вроде бы о тебе не спрашивает. Психолог считает, что Питеру, ради его же блага, лучше пока не навещать отца, отбывающего срок за убийство.

— Ты не могла бы принести мне его фотографию?

— Могла бы, только у меня ни одной нет.

— Может, сделаешь?

— Ты же знаешь, я не очень умею фотографировать.

— Ладно, спасибо за новые часы, милая.

— Пожалуйста.

Тут какой-то заключенный из блока Б заиграл на пятиструнном банджо и начал петь: «Я в серой тюряге сижу много лет, / В душе моей серо и кошки скребутся. / Я в серой тюряге сижу много лет, / И мама с братишкой меня не дождутся». У него отлично получалось. Играл и пел он громко, чисто и очень искренне, и Фаррагат вдруг подумал, что за стенами тюрьмы сейчас стоит позднее лето. Глянув в окно, он увидел чье-то белье и робы, которые вывесили сушиться. Они покачивались на ветру, словно обладали внутренним ориентиром и подчинялись притяжению земных полюсов, подобно муравьям, пчелам и гусям. На мгновение ему показалось, что он властелин мира и готов совершать удивительные, абсурдные поступки. Марсия открыла сумочку и принялась что-то искать.

— Должно быть, опыт службы в армии тебе здесь пригодился, — сказала она.

— Да уж, — отозвался Фаррагат.

— Я никогда не могла понять, за что ты так любишь армию.

До него донесся крик охранника с площадки перед главным входом: «Вы ведь будете хорошо себя вести? Да, вы будете хорошо себя вести. Вы будете очень хорошо себя вести». Услышав бряцанье металла, он догадался, что из Обернской тюрьмы прибыли новые заключенные.

— Вот черт, — воскликнула Марсия. На лице застыло раздражение. — Черт бы их побрал, — возмущенно повторила она.

— В чем дело? — спросил Фаррагат.

— Никак не могу найти бумажные платочки. — Она снова стала рыться в сумочке.

— Жаль, — сказал он.