Фальконер

— Охранники, заключенные, мои заместители и я сам — мы все глубоко признательны Вашему Преосвященству за то, что вы, не жалея жизни и здоровья, решили предпринять столь опасное путешествие и посетить реабилитационный центр Фальконер. Я невольно вспомнил, как, когда был маленьким, отец после долгой поездки вытаскивал меня, спящего, из машины и нес на руках к дому. Для него это была нелегкая ноша, я ценил его доброту и был ему благодарен. Такие же чувства я испытываю и сегодня.

Раздались аплодисменты, удивительно похожие на звук волн, бьющихся о камни. О чем говорят волны — никому не известно, но было ясно, что эти аплодисменты означали вежливое спасибо. Лучше всего Фаррагат помнил аплодисменты, которые слушал снаружи — за стенами театра или церкви. Четче всего он слышал аплодисменты именно как посторонний, когда ждал летним вечером на парковке конца действа. Его всегда потрясало и глубоко трогало, как люди — такие разные и враждебные друг другу — смогли сговориться об этом знаке одобрения и радости. Начальник тюрьмы передал микрофон начальнику управления. У него были седые волосы, серый костюм и серый галстук — весь его вид напомнил Фаррагату серые картотеки в чопорных офисах далеко-далеко отсюда.

— Ваше Преосвященство, — начал он, читая речь по бумажке и, судя по всему, впервые. — Дамы и господа! — нахмурился, окинул взглядом заключенных и повел бровью, недовольный ошибкой того, кто составлял речь. — Господа! — крикнул он громче. — От себя лично и от имени губернатора я хочу поблагодарить кардинала, который впервые в истории диоцеза и, возможно, в мировой истории прибыл на вертолете в реабилитационный центр. Губернатор сожалеет, что не смог выразить своей благодарности лично, но, как вы, вероятно, знаете, он сейчас посещает район бедствия в пострадавшей от наводнения северо-западной части штата. В последнее время, — он набрал побольше воздуху, — много говорят о тюремной реформе. О ней пишут книги, по стране колесят так называемые пенологи, разглагольствуя о реформе. Но я спрашиваю вас: где начинается тюремная реформа? В книжных лавках? В лекционных залах? Нет. Тюремная реформа, как все лучшие человеческие начинания, зарождается дома. А что такое дом? Дом — это тюрьма! Сегодня мы собрались здесь, чтобы увековечить смелый шаг, предпринятый Опекунским университетом банковского дела, диоцезом, управлением исправительных учреждений и конечно же самими заключенными. Мы все вместе сотворили — я не побоюсь этого слова! — настоящее чудо. Перед вами восемь простых людей, сдавших экзамен, который провалили многие лидеры бизнеса. Я понимаю, что, попав сюда, вы все невольно лишились права голоса — впрочем, это несправедливое наказание губернатор собирается отменить — и тем не менее, если вы когда-нибудь увидите его имя в избирательном бюллетене, уверен, вы вспомните сегодняшний день, — он отвернул манжет и взглянул на часы. — А теперь я буду вручать эти долгожданные дипломы и прошу вас воздержаться от аплодисментов до конца вручения. Фрэнк Масалло, Герман Мини, Майк Томас, Генри Филипс… — когда последний диплом попал к владельцу, начальник управления изменил тон, показывая, что он переходит от светских дел к духовным: — Его Преосвященство проведет мессу.

В этот момент из бойлерной вышел Джоди, низко поклонился спине кардинала и встал справа от алтаря — вылитый нерадивый служка, отходивший помочиться.

Auditorium nostrum in Nomine Domini.Восторг молитвы захватывал Фаррагата, как восторг любви. Misereatur tui omnipotens Deus ei dismissis pecatus tuis. Misereatur vestri omnipotens Deus et dismissis pecatis vestries perducat vos ad vitam aeternam. Indulgentiam, absolutionem, et remissionem pecatorum nostrorum tribuat nobis omnipotens et misericors Dominus. Deus tu converses vivificabis nos. Ostende nobis? Domine misericordiam tuam.Слова мерно звучали до последнего Benedicatи Amen.Затем кардинал еще раз окрестил всех широким жестом и направился к вертолету, за ним следовала свита, включая Джоди.

Подняв облако пыли, закрутился пропеллер, вертолет поднялся. Кто-то включил запись колокольного звона, и они взлетели в полном великолепии. О счастье, о величие! Сила колоколов победила и поскрипывание иглы, и царапины на пластинке. Рев вертолета в небе вторил гулу колоколов. Все продолжали хлопать, кое-кто заплакал. Колокольный звон стих, но вертолет еще выводил мелодию геодезического исследования мира — сверкающего, потерянного, любимого мира.