Фальшак

Вчера вечером, когда он вернулся в свой загородный дом, жена заперлась в спальне и погасила свет. Он подергал ручку, постучал костяшками пальцев в дверь и спросил: «Верунчик, ты здесь?» Но ответа не дождался. Домработницу, видимо, отпустили еще днем, и она ушла, почему-то не оставив в микроволновке ужин. Усевшись у телевизора, поставил перед собой бутылку пива и тарелку с бутербродами. Через четверть часа он снова оказался у двери в спальню, постучал настойчивее, повысив голос, спросил, что случилось. Жена молчала, под дверью появилась полоса света, Вера включила торшер. Дашкевич вернулся в гостиную, испытывая душевное беспокойство, долго ерзал на диване, будто ему в штаны пустили горсть муравьев. Утром все было нормально, Вера вышла проводить мужа на порог, когда водитель подогнал служебную машину. Даже целомудренно чмокнула его в щеку и сказала какие-то банальные нежные слова. А теперь не хочет открыть дверь, не отзывается на его вопросы. Странно.

Он прикончил вторую бутылку пива, когда дверь в спальню с грохотом распахнулась. Жена прошагала по коридору, остановилась на пороге гостиной, уперевшись одной рукой в бедро. Глаза Веры блестели, лицо сделалось красным, отечным. Дашкевич, едва взглянув на нее, понял, что Вера проплакала весь вечер, а затем выпила бутылку вина. «Ну, как ты отдохнул в Москве? – спросила жена, затягивая поясок халата. – Хорошо провел время, ублюдок?»

Она вытащила из кармана несколько фотографий, шагнула вперед и бросила карточки в лицо мужа.

Дашкевич в полете ухватил одну из фотографий, взглянув на нее, чуть не застонал. Совершенно голый он блаженно растянулся на гостиничной койки, позицию сверху заняла какая-то потаскушка с отвислой грудью и татуировкой в виде паука на левой ягодице. «Сволочь, паскуда», – прошептал Дашкевич. Он ползал по полу, собирал фотографии и рвал их в мелкие клочки. «Женщина-паук, это в твоем вкусе, – откуда-то сверху прокричала жена и зашлась истерическим пьяным смехом. – Я-то думала, почему ты так часто ездишь в Москву? Оказывается, тебя там ждет женщина-паук. Да она тебе в мамочки годится, эта потаскуха. Надеюсь, она наградила тебя СПИДом?» Дашкевич поднял голову и едва успел увернуться.

Тяжелая ваза богемского стекла, пролетала в сантиметре от головы, ударившись об пол, взорвалась, как граната. Следом на пол посыпались бокалы для шампанского, фарфоровое блюдо ручной работы. Жена не успокоилась, пока не переколотила всю посуду из старинного серванта. Затем вышла из гостиной и заперлась в спальне. Дашкевич отправился в ванну, смывать кровь с поцарапанной стекляшкой щеки. Он завалился спасть в своем кабинете, приняв вместо успокоительного стакан коньяку.

Утром, ни свет, ни заря, к дому подкатил «Лексус» представительского класса, с заднего сидения вылез тесть и, поднявшись по ступенькам крыльца, вошел в гостиную. Дашкевич, не выспавшейся, с поцарапанной щекой, стоял перед ним, как провинившийся мальчишка. «Ну, что скажешь, затек? – спросил Герман Викторович и пригладил красной пятерней седые вьющиеся волосы. – Хорошо ли по блядям сходил? А не забыл случайно, что Вера на шестом месяце, что от твоих фокусов у нее может выкидыш случиться? Не забыл, что врач запретил ей волноваться? Впрочем, память у тебя всегда была короткой. Как твои грязные вонючие трусы».

Тесть был крупный представительный мужчина. Кожаными подметками башмаков Герман Викторович наступал на битые стекляшки, и эти стекляшки глубоко царапали дорогой наборный паркет, над которым недавно трудились лучшие городские краснодеревщики. Дашкевич вежливо попросил тестя перейти на ковер или присесть в кресло. Но тот сделал вид, что услышал просьбы. Подошел вплотную к зятю, протянул руку, приподнял подбородок Дашкевича, заглянул в глаза. «Ты что же думаешь, с моей единственной дочерью можно обращаться, как с дешевой шлюхой? – прищурившись, он смотрел в глаза зятя, и под этим взглядом Дашкевич чувствовал себя беспомощным жуком, которого вот-вот раздавят. – Какой еще сувенир пришлют дочери из Москвы? Отвечай, чертов сифилитик».

Дашкевич энергично мотнул головой, вырвав подбородок из руки тестя, отступил на несколько шагов. Показалось, Герман Викторович прибьет его на месте своим тяжелым кулаком.

«Ты хочешь, чтобы эти фотографии попали в какую-нибудь местную газетенку? – тесть принялся расхаживать взад-вперед, царапая стеклом паркет. – Все знают, чей ты родственник. Хочешь, чтобы на меня вылили ведра с помоями? Чтобы показывали пальцем в администрации губернатора? Чтобы над моей дочерью смеялся каждый уличный придурок?» «Я ничего такого не хотел. И в мыслях не было». «Ты не себя позоришь, дерьмо собачье, потаскун, – заорал тесть. – Меня позоришь, мою семью. Ты забыл о том, что она ждет от тебя ребенка? Но теперь этого ребенка ты не увидишь. Пороги всех судов обобьешь, скотина этакая, но не увидишь». «Это еще почему?» «Потому что я так хочу, – крикнул Герман Викторович. – И все. И на этом точка».