Фальшак

Жена слышала реплику Липатова, но не ответила. Видимо, в последние годы она жила в том убеждении, что допускать ошибки всегда и во всем – фирменный стиль Липатова, без этого нельзя. Иначе он давно бы дослужился до прокурора по надзору, а то и выше пошел. Липатов вытащил изо рта спичку, поднялся и встал у окна. Небо очистилось от туч, высыпали крупные осенние звезды. С высоты двенадцатого этажа они казались совсем близкими. Разглядывая небо, Липатов гадал, где же потерялась та звезда, под которой он рожден. Хрен найдешь. И будь она неладна, эта несчастливая звезда.

– Он не жег никаких денег в этом камине, – сказал Липатов вслух. – Бирюков нас провел вокруг пальца и даже не поморщился.

– Что ты там бурчишь, не поняла?

Жена, опустив в кастрюлю пережаренную свеклу, сполоснула руки под краном, вытерла их фартуком, села на табурет и посмотрела на мужа.

– Несколько дней назад мы взяли одного малого, между прочим, художника. Он имеет отношение к изготовлению фальшивых долларов, – пораженный своей догадкой, горячо заговорил Липатов. – Этот тип заперся в деревенском доме и, пока оперативники ломали двери, сумел сжечь в камине какую-то бумагу. Тогда, на месте, у меня сомнений не было: он сжег именно фальшивые банкноты, чтобы избавиться от улик.

– И что?

– А то, что Бирюков сжег в камине бумагу. Простую бумагу, газеты, свои рисунки. Чтобы опера подумали, что сгорели деньги и долго не искали в доме. Вышло так, как он задумал. Обыск, чисто символический, продолжался четверть часа. Пошуровали на чердаке, заглянули в сундук и шкаф. И на том остановка. Опера решили, что в той избе искать уже нечего. Только время тратить. Задержанного посадили в автобус и увезли в Москву. Самое обидное, что банкноты лежали где-то рядом, в подполе с картошкой или на печи. Только шагни, руку протяни… А туда мы даже не заглянули.

– Так проведите еще один обыск и найдите фальшивки, – Вера Васильевна, прожив с работником прокуратуры двенадцать лет время от времени давала дельные советы. Но не в этот раз. – Завтра поутру пробей машину и с оперативниками отправляйся в ту деревню.

– Поздно, – покачал головой Липатов. – Бирюкова сегодня выпустили из изолятора временного содержания. И он наверняка, бросив все, помчался в ту деревню. И сумел спрятать все концы. Если, конечно, он не дурак. А Бирюков не дурак.

– А вдруг он сжег именно фальшивые деньги? А ты мучаешь себя пустыми догадками?

– Я сейчас прикинул, деньги были в банковской упаковке. Толстые пачки, обмотанные поперек резинками или бумажными лентами. В таком виде их трудно и долго сжигать, даже если облить керосином. Надо распечатать каждую пачку и медленно бросать банкноты в огонь. Только в этом случае они сгорят без остатка, превратятся в золу. А у Бирюкова в запасе было пять-семь минут. За это время четыреста тысяч не спалишь. Хоть ведро керосина вылей. А у него была всего бутылка.

– У тебя всегда так, Олег, хорошая мысля приходит опосля, – жена неодобрительно покачала головой. – И что ты собираешься делать?

– Спать, – ответил Липатов. – Дело об этих фальшивомонетчиках было настоящей бомбой замедленного действия. А теперь в руках следствия нет ничего. Или почти ничего. Кроме мальчишки Шаталова.

***

Жбанов сидел на земле, привалившись спиной к стволу дерева. Боль почти прошла, кровь свернулась и больше не сочилась из раны. Жбанов отворачивался, смотрел в сторону, стараясь, чтобы изуродованная нога не попадала в поле зрения. Он совсем задубел от неподвижного сидения на одном месте, ступня, на время переставшая болеть снова заныла, пульсирующая боль отозвалась где-то выше, в бедре, в животе. Он старался вспомнить что-нибудь смешное или занятное, но странное дело, куда бы ни сворачивали мысли, но возвращались к одному: по всему выходило, что в этом лучшем из миров Жбан доживает последние часы, а то и минуты. Становилось не страшно, а тошно.

Когда Жбан остался один на один со своим тюремщиком, Ищенко повел себя крайне осторожно. Он не выпускал из руки пистолета, внимательно следил за пленником, ловил каждый его вздох, не пропуская ни одного его движения, будто тот имел физическую возможность встать и сломя голову умчаться неизвестно куда. Но дождь и ветер немного остудили горячу голову. Ищенко понял, что пленник никуда не денется, и в самую пору подумать о себе, потому что плащ и пиджак насквозь промокли, еще вопрос, вернется ли напарник засветло, а небольшая фляжка водки, что оттягивала внутренний карман, ненадолго спасет от холода. Ищенко побродил краем поляны, наломал веток, складным ножом нарезал коры, притащил тонкое сухостойное деревце, долго пыхтел над ним, разламывая ствол ногой. Он вытащил из кармана свежую газету, скомкав ее, обложил сверху березовой корой и ветками. Жбанов наблюдал за всеми этими манипуляциями, чуть смежив веки. Со стороны могло показаться, что он задремал или впал в забытье. Он Жбанов не спал, он согнул в колене увечную ногу, напряг мышцы бедра и голеностоп, прикидывая, сумеет ли он не упасть, если вздумает бежать. Кажется, нога держала.