Фальшивая история Великой войны

Разумеется, ни сводки Совинформбюро, ни послевоенные советские учебники истории не смущали умы советских людей информацией о том, что 30 июля 1941 г. Сталин согласился признать «утратившим силу» свой «освободительный поход», в результате которого восточная половина Польши превратилась в так называемые «Западную Украину» и «Западную Белоруссию». Однако к апрелю 43-го «минутная слабость», в силу которой летом 41-го Сталин согласился признать свои территориальные приобретения в Польше незаконными, была уже в прошлом, и Москва искала способ развязать себе руки и освободиться от всяких обязательств перед польским правительством. В такой ситуации главным, кто выиграл от развязанной Геббельсом пропагандистской шумихи вокруг захоронений в Катыни, оказался, как ни странно, Сталин, который получил наконец долгожданный повод порвать отношения с «буржуазным правительством» Польши.

26 сентября 1943 г. Смоленск был освобожден от немцев. Словосочетание «золотая» осень» плохо сочетается с разговором об эксгумации массовых захоронений', но, по мнению специалистов, это время года — самое для такого ужасного занятия оптимальное (уже не жарко, уже нет насекомых, еще не очень холодно, осенний ветер и дожди разгоняют трупный смрад). Однако прошел октябрь, ноябрь, декабрь 1943 года, но никто в Советском Союзе про катынское захоронение в явном виде не вспоминал. Наступил январь 1944 года. Грандиозное наступление Красной Армии на Правобережной Украине (Днепровско-Карпатская стратегическая операция) ценою моря крови советских солдат (270 тыс. убитых, 893 тыс. раненых по данным официальной военной статистики) приближало Сталина к границам довоенной Польши. А это означало, что приближался момент, когда Сталину предстояло окончательно и бесповоротно заявить англо-американским союзникам, что Советский Союз не знает и знать не желает ни «лондонское» правительство Польши, ни географическую карту Европы образца 1 сентября 1939 г.

И как-то так получилось, что именно в морозном январе 44-го в Катынский лес прибыла возглавляемая академиком Н. Н. Бурденко «Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками военнопленных польских офицеров». Задача, поставленная перед комиссией (работу которой непосредственно контролировали аж два заместителя наркома внутренних дел — С. Круглов и В. Меркулов), однозначно определялась ее названием. Комиссия приехала на место преступления с готовым выводом о виновности одного из двух возможных преступников. Оставалось только найти какие-нибудь вещественные доказательства «расстрела немецко-фашистскими захватчиками военнопленных польских офицеров». Имея за спиной поддержку двух заместителей Берия, имея возможность найти и принудить к даче нужных показаний любых «свидетелей», комиссия Бурденко могла бы слепить более-менее сносную фальсификацию. Но не смогла.

К работе «Специальной комиссии» не были привлечены ни эксперты нейтральных стран, ни криминалисты стран антигитлеровской коалиции, ни даже представители просоветских польских организаций, из которых в Москве в то время формировали новое, «правильное» правительство Польши.

В течение одной недели (с 16 по 23 января) на январском морозе было эксгумировано 925 трупов (правда, затем это число в отчете Комиссии увеличилось до 1380). На этом «основании» был сделан вывод о том, что в Катыни расстреляно 11 тыс. польских офицеров (многократное завышение числа жертв было нужно для того, чтобы объяснить факт исчезновения узников Осташковского и Старобельского лагерей). В отсутствие каких-либо независимых свидетелей на трупах было даже «обнаружено» девять документов (почтовые отправления, квитанции с датами позже мая 1940 г.). После этого «Специальная комиссия» сочла свою работу законченной и пригласила на место эксгумации иностранных корреспондентов.

Первое же, что бросилось в глаза журналистам, была теплая одежда (шинели, шарфы, перчатки, теплое нательное белье) на трупах людей, якобы захваченных немцами в жарком июле 1941 года (упоминания о небывалой жаре встречаются буквально во всех мемуарах как советских, так и немецких участников июльских боев). На естественный (и легко прогнозируемый!) вопрос о том, почему пленные поляки не разбежались после того, как бесследно разбежались их конвоиры из НКВД, академик Потемкин не нашел ничего умнее, как ответить: «Они как работали, так и остались работать по инерции». Вопрос о том, кто же «по инерции» продолжал кормить 11 тыс. мужчин, якобы занятых дорожно-строительными работами посреди поля боя смоленского сражения, остался не заданным. Осталось много незаданных вопросов — но шел январь 1944 года, Красная Армия громила ненавистных фашистов, на освобожденной территории СССР были уже обнаружены бесчисленные следы чудовищных злодеяний гитлеровских оккупантов. И ни у одного журналиста не повернулся тогда язык или перо для того, чтобы поставить под сомнение шитые «белыми нитками» выводы комиссии Бурденко...