Фальшивая история Великой войны

родственники пленных польских офицеров перестали получать от них письма. У этого факта есть простое объяснение — именно в это время пленные были расстреляны. Мертвые не пишут. Такое объяснение, разумеется, не устраивало советскую пропаганду, но ничего другого она придумать не смогла, и поэтому факт прекращения переписки просто обходился молчанием. Мухин попытался стать большим сталинистом, нежели сам товарищ Сталин, и изобрел следующую издевательски-глупую историю. Кормить задарма пленных офицеров было слишком накладно («у Советского Союза на руках появилась обуза в виде 9000 здоровых злобных мужиков, которые никакой пользы не приносили, но которых требовалось кормить неизвестно сколько времени») поэтому их отправили... нет, не домой к семьям, а на дорожно-строительные работы. Но — робкий и застенчивый Сталин стеснялся признаться в том, что польские офицеры в советском плену работают. Разорвать в одностороннем порядке договор о ненападении с Польшей — не стеснялся. Не стеснялся на глазах всего мира подписать с Гитлером соглашение о ликвидации польского государства и разделе его территории («Договор о дружбе и границе»), не стеснялся устами Молотова назвать Польшу «уродливым детищем Версальского договора», не стеснялся держать в лагерях «пленных» необъявленной войны более года после окончания этой войны — а вот сообщить о том, что офицеры работают лопатой и кувалдой — застеснялся («признать, что пленные офицеры направлены в трудовые лагеря, для советского правительства было невозможно и в мирное время, и тем более во время войны»).

Весь этот вздор придуман Мухиным только для того, чтобы произнести следующую, еще большую глупость: «К чему это автоматически должно было привести? Само собой, к лишению их права переписки — они не должны были никому сообщать о своем осуждении». Тюрьма изобретена гораздо раньше письменности, но с тех пор, как люди научились читать и писать, письма заключенных проходят цензуру. Порядок известен — в лагерях польские военнопленные сдавали свои письма администрации в открытых конвертах, чтобы цензору не приходилось даже тратить лишнюю минуту на распечатывание. «Само собой», достаточно было один раз объяснить полякам, что письмо с малейшим упоминанием о работе на стройке немедленно выкинут в печку, и выдуманная Мухиным «великая тайна Сталина» была бы надежно сохранена. В конце концов, и пленному, и его семье важно было не столько содержание, сколько сам факт получения письма: если пишет, значит еще жив. Так вот, совмещая обе бредовые версии Мухина, мы приходим к тому, что для советского правительства допустить разглашение тайны работы пленных «было невозможно и в мирное время, и тем более во время войны», но именно во время войны 11 тыс. польских офицеров были беспрепятственно оставлены противнику в качестве живых свидетелей — с лопатами и киркой в руках...

Невероятная, противоречащая реальной практике эвакуации тюрем, не подтвержденная ни одним документом, ни одним свидетелем, выдумка о том, что пленные польские офицеры в полном составе были оставлены конвоем НКВД и в том же полном составе, без единого уцелевшего, попали в руки немцев, делает, строго говоря, дальнейшее обсуждение излишним. Так не бывает.

Никакой «линии фронта» в общепринятом значении этих слов в середине июля в районе Смоленска не было. Было несколько танковых и моторизованных дивизий вермахта, которые с разных сторон подошли к Смоленску, Ельне и Ярцево, оторвавшись от своей пехоты на 100—200 км. 21 июля началось контрнаступление советских войск, в ходе которого пять армейских оперативных групп нанесли удары из районов Белого, Ярцева и Рославля по сходящимся направлениям на Смоленск с целью деблокировать окруженные северо-восточнее Смоленска войска 16-й и 20-й армий. Ожесточенное смоленское сражение продолжалось до 5 августа (как считал командующий группы армий «Центр») или даже до 10 сентября (как пишут советские военные историки). В этом хаосе ударов и контрударов, на театре военных действий, который представлял собой «многослойный пирог» из рубежей обороны немецких и советских войск, по меньшей мере, часть польских офицеров имела возможность или отойти на восток, или, напротив, уйти на запад, в Белоруссию, где были многочисленные деревни и местечки с преобладающим польским населением.