Фальшивая Венера

Когда я поднялся из-под земли навстречу солнечному свету, мой сотовый телефон сообщил, что для меня два послания: одно от сестры, а другое от Марка, и он распространялся о том, что этот его итальянский бизнесмен-гангстер во что бы то ни стало хочет сделать потолок в своем дворце осенью, до начала сезона дождей в Венеции, он как раз ремонтирует крышу и хочет, чтобы восстановление фресок шло параллельно, и не могу ли я освободиться пораньше и отправиться в Италию, он уже обговорил премию, двадцать пять тысяч, если я приступлю к работе с первого числа следующего месяца, и еще двадцать пять, если закончу к Рождеству. Я сразу же перезвонил и сказал, что согласен, поскольку мне все равно больше не нужно было участвовать в исследованиях препарата.

Шарлотта оставила голосовое сообщение, предупредила, что какое-то время ее не будет, потому что ей представилась возможность отправиться в Африку спасать детей или кого-то там еще, она должна уезжать немедленно, подробностей сообщить не может, потому что сама их еще не знает, но, как она подозревает, ей предстоит тайно проникнуть в одно неназванное, но очень отвратительное африканское государство.

Затем я отправился к Лотте в галерею и сказал ей, что мне придется уехать из города месяца на три, объяснив зачем, и она немного поругалась, однако двести тысяч были весьма убедительным аргументом. Я вел себя строго, не так как в прошлый раз, чисто деловые отношения, и Лотта сказала:

— Послушай, ты знаешь, что про тебя написали?

В главном зале галереи по-прежнему висели все мои актрисы (кроме Кейт) со священными красными кружками, говорившими о том, что картины проданы, а рядом висела в рамочке статья из «Вилледж войс». Весьма неплохая. Критик написал, что это не просто постмодернистские изыски, а искренняя попытка использовать традиционные средства живописи, для того чтобы проникнуть в характер, заглянуть под маску славы. И выразил надежду, что я и дальше буду продолжать работать в том же русле. К сожалению, статью он завершил пассажем о том, что Энди Уорхол начинал как коммерческий художник, и смотрите, куда это его завело. Да, смотрите.

Я сказал:

— Очень мило. Всегда приятно, когда тебя сваливают в одну кучу с Уорхолом.

Лотта сказала:

— Не кипятись напрасно. Статья замечательная. Мне позвонили из нескольких серьезных художественных собраний. Ты не собираешься устроить новую выставку своих работ? Это было бы здорово.

Я посмотрел на нее, собираясь сказать что-нибудь гадкое и циничное, что обычно говорю в подобных ситуациях, но затем увидел, что она искренне рада — ее лицо прямо-таки сияло счастьем и восторгом, — поэтому я просто кивнул, затем после неловкой паузы обнял ее, и она обняла меня в ответ.

— Что ж, хорошо, но им придется подождать, — сказал я, имея в виду, что сначала я должен выполнить работу в Италии, и Лотта все поняла и обрадовалась, что я хоть на какое-то время отдохну от журнальных обложек.

Я поделился с ней кое-какими мыслями о будущих картинах, и, о боже, как же приятно было снова говорить с Лоттой о живописи и настоящей работе, совсем как это было вначале, и я ушел, оставив Лотту с надеждой на то, что мое творчество сделало поворот.

Я возвращался домой, с ужасом думая о предстоящем одиночестве, которое, возможно, потребует от меня что-либо написать. Но так получилось, что я, поднимаясь по лестнице к себе в студию, увидел дверь в студию Боско открытой и, заглянув внутрь, застал своего соседа придирчиво рассматривающим себя в пыльном зеркале, которое висело рядом с дверью. Он был в древнем смокинге поверх черной майки и джинсах, и я вспомнил про выставку и про то, что я обещал быть с ним на ее открытии.

Хотя у Боско есть всегда готовые помочь жена и дети, к тому же агент, к тому же галерея, он любит, когда на открытии рядом с ним топчусь я или какой-нибудь другой художник. Эту традицию я всегда поддерживал с присущим мне мазохизмом, поэтому мы вышли на улицу и пешком поднялись по Бродвею до Брум-стрит. Галерея расположена к западу от Бродвея, и, едва завернув за угол, мы сразу же поняли, что здесь назревает что-то серьезное. На перекрестке стояли две полицейские машины с включенными мигалками, перегораживая движение, и мы, завернув за угол, увидели, что Брум-стрит запружена народом, наверное, человек пятьсот, не меньше, и около двадцати полицейских. У входа в галерею ворчали и гудели два телевизионных автобуса, озаряя ее своим светом.

— Ого, вот это толпа! — обрадовался Боско. — И телевидение. Здорово!

Он широко улыбался; его зубы становились попеременно то красными, то желтыми, отражая свет огней полицейской машины и уличных фонарей.

— Давай-ка поторопимся, пока не выпили все шампанское, — сказал Боско и поспешил навстречу толпе.