Фальшивомонетчики Третьего рейха. Операция «Бернхард»

Только позже я понял подспудные причины столь неожиданного выбора, павшего на Кальтенбруннера. Естественно, дело не обошлось без Гиммлера. Рейхсфюрер СС стал в последнее время понимать, что Гейдрих буквально прижимает его к стенке. Если бы не пражское покушение, жертвой которого он стал, Гейдрих мог бы окончательно превратить Гиммлера в чисто декоративную фигуру, имея заверение Гитлера о скором своем назначении на должность министра внутренних дел. Гиммлеру же было уготовано почетное представительство и дальнейшая разработка эсэсовской идеологии. Подобной опасности Гиммлер, и сам любивший власть, вновь подвергаться не желал. Он понимал, что начальник полиции безопасности и СД может легко создать угрозу его собственной позиции, поэтому и предложил Гитлеру в качестве кандидата на замещение этой должности «явного аутсайдера» Кальтенбруннера, которого не считал за опасного соперника. Гитлер, бывший слишком занятым военными делами, дал добро. Вполне возможно, что и фюрер согласился на назначение австрийца, поскольку уже устал от постоянных стычек и неприязни генералов-пруссаков, которых к тому же считал виновниками поражения под Сталинградом. А может, он хотел показать пруссакам, что австриец на высоком посту вполне способен стать гораздо большим «пруссаком», нежели те.

Эти соображения Гиммлера, однако, не подтвердились: ведь он не смог утвердиться даже в победоносной Германии, а впоследствии обнаружил свою полную несостоятельность во всех делах, за которые брался, в должности командующего резервной армией, да и в вопросах государственного управления. Везде он терпел полный провал. Так что через два года после назначения Кальтенбруннера роль Гиммлера была сведена на нет.

Герхард Риттер, известный немецкий историк, в своей книге «Карл Герделер[45] и немецкое движение Сопротивления» (Штуттгарт, 1955 год) попытался дать объективную оценку личности Кальтенбруннера. Риттер был лично знаком со многими сопротивленцами, которые были арестованы тайной полицией и переданы в так называвшийся «народный суд». И никто из них не предъявил Кальтенбруннеру обвинение в предвзятости. В своей книге историк рассказывает, что Кальтенбруннер и некоторые его начальники управлений пытались объяснить Гитлеру всю серьезность заговора и попытки покушения на него 20 июля[46]. Кальтенбруннер будто бы даже хотел убедить фюрера, что заговорщики не были честолюбцами, а политической элитой немецкой нации, которую было бы целесообразно сохранить для будущего. Примечательно, что Кальтенбруннер был против ареста и ликвидации участников движения Сопротивления до событий 20 июля, хотя и располагал соответствующими материалами, представленными ему тайной полицией. Да и после 20 июля он обращался с заговорщиками не как с обычными уголовными преступниками, а как с достойными уважения политическими противниками, хотя это ему не всегда удавалось. Кальтенбруннер был не согласен и с методами, применяемыми «народным судом». Мне пришлось видеть его сразу же после процесса над генерал-фельдмаршалом фон Вицлебеном[47] с товарищами. С явным возмущением Кальтенбруннер сказал мне:

— Этот Фрайслер[48] просто свинья.

Некоторым моим друзьям, на которых пало подозрение гестапо, Кальтенбруннер спас жизнь, прекратив расследование.

В противоречивом его характере имеются и определенные черты симпатии. Он видел недостатки системы, которой служил, и довольно часто высказывал критические замечания, однако остался верным Гитлеру до самого конца (в ходе моего дальнейшего повествования я приведу характерный пример этого). Это его легковерие оказалось сильнее здравого смысла, так что Кальтенбруннер даже не предпринял ни единой попытки отойти от режима. В этом, по всей видимости, заключается его трагическая вина, так как никто другой в Германии не обладал такой, как у него, возможностью сделать решительный поворот в судьбе страны.

Как бы то ни было, но назначение Капьтенбрун-нера на должность шефа РСХА на мне отразилось позитивно. Когда Шелленберг рассказал шефу гестапо Мюллеру, что я — «интимный друг» их нового начальника, предубеждение того против меня тут же улетучилось. Этот хладнокровный и весьма расчетливый человек, не имевший моральных принципов, заботившийся лишь об укреплении своего властного аппарата и нисколько не интересовавшийся вопросами идеологии, рьяно служивший нацистскому режиму, пригласил меня к себе в кабинет, проявив величайшее дружелюбие и внимание. Во время нашей беседы он мне дал «доверительно» прочитать копию моей характеристики, которую он якобы написал еще в начале года. Из нее следовало, что я всегда был «истинным национал-социалистом», беспрекословно выполнявшим все приказы и обладавшим всеми качествами, которые требуются хорошему сотруднику секретной службы. Естественно, это была фальсификация и к тому же грубая, которую Мюллер, чего доброго, приобщил задним числом к моему делу.