Фальшивые червонцы

Обращаться к инспектору по кадрам вряд ли имело смысл. Покрутишь в руках списки, в лучшем случае выяснишь, сколько на фабрике работниц по имени Глафира. Неизвестно даже, брюнетки они или блондинки, — кадровикам внешность безразлична.

Начал Александр Иванович с розысков секретаря партийной ячейки. Минут десять они пошептались при закрытых дверях, после чего в ячейку было вызвано несколько партийцев фабричного управления, которым Александр Иванович объяснил задачу.

В обеденный перерыв по всем цехам «Октябрьской» было оглашено несколько непривычное объявление. Сводилось оно к тому, что каждую работницу, которая так или иначе знает гражданина Замятина, Иннокентия Иннокентьевича, просят незамедлительно явиться в фабком. Дело сие срочное, большой важности, просят поэтому использовать обеденный перерыв.

Риск, конечно, был. Окажись в логических умозаключениях Александра Ивановича ошибка — и не прояснить бы ему эту загадочную историю, не докопаться до причин убийства на Фонтанке. Вернее, и прояснил бы, и докопался бы, но гораздо позднее.

Однако от ошибок не могут уберечься и те сверхосторожные товарищи, которые ни разу в жизни не рискуют.

Глафира вбежала в тесную комнату фабкома стремительно, сразу внеся в нее ощущение тревоги. Увидела за столом председателя незнакомого мужчину в светло-сером костюме с искрой, остановилась в нерешительности, подумала и все же спросила напрямик, разом отметая условности ситуации:

— Это вы интересуетесь гражданином Замятиным?

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал Александр Иванович. — Присядьте вот здесь, не будем торопиться. Мне действительно надо знать о ваших взаимоотношениях с Иннокентием Иннокентьевичем Замятиным. Сразу хочу предупредить — не из праздного любопытства. Основания для этого веские...

— Его арестовали, да? Он в тюрьме?

— Обещаю вам ничего не скрывать, но прежде должен услышать ваш рассказ. Могу задавать вопросы, если желаете, быть может, так будет удобнее. Скажите прежде всего — чем была вызвана ваша ссора с Замятиным, из-за чего вы повздорили?

— Вам и это известно? Вы следователь, да?

Трудный получился у них разговор. Вдвойне трудный и мучительный, потому что нужно было вторгаться в душу симпатичного тебе человека, расспрашивать о сокровенном и глубоко личном, хотя расспрашивать об этом неловко и не хочется.

Окончился перерыв на обед, снова заработали сотни ткацких станков, сотрясая старую фабрику монотонным своим гулом, а они все сидели друг против друга в тесной комнатке фабкома, все разбирались в сложностях Глашиной любви.

История эта была примечательна накаленной атмосферой своих страстей и непримиримых классовых противоречий, свойственных духу времени. Что-то схожее с ней и вообразил Александр Иванович, заканчивая беседу с мадам Горюхиной. Не во всех, конечно, подробностях, — у каждой такой истории свой сюжет, своя движущая пружина развития, но в главном он не ошибся, вообразил все правильно.

Глафира Нечаева, ткачиха «Октябрьской» и дочь расстрелянного махновцами комиссара продотряда, нашла свою любовь в театре, на «Слуге двух господ». Так уж на роду ей было написано, не иначе. Сколько устраивалось на фабрике культпоходов по профсоюзной линии, всякий раз с подругами пойдет в театр, с подругами и обратно вернется. А тут все получилось шиворот-навыворот.

Кеша не сразу сказал правду о себе, а то бы ничего у них быть не могло. Говорил, что безумно любит, что дня не прожить ему без встречи, что никого нет у него на всем белом свете, кроме Глашеньки. Про дворянскую свою кровь молчал, надо и не надо хвалил всегда простой трудящийся люд, на хребте которого держится жизнь.

Весной они сговорились встретиться у Казанского собора. Собирались в «Ша нуар» или в «Метрополь». У Кеши был день рождения, и он втемяшил себе в голову, что непременно должен свести ее в первоклассный ресторан.

Явилась она на свидание раньше назначенного срока. Принаряженная, понятно, в лучшем своем платье. На Выборгской у них цветочниц не встретишь, а тут их полно. Ради праздника она решила преподнести имениннику маленький букетик фиалок.

И вдруг она увидела своего Кешу. Вернее, сперва услышала его голос у себя за спиной. Кеша стоял навытяжку перед каким-то пучеглазым немолодым дядькой и униженно оправдывался. Говорили они на иностранном языке, по-немецки или по-французски, разобрать она не сумела. Разговор шел какой-то нервный, и сердитый дядька этот чего-то от Кеши добивался.

Взамен праздника в первоклассном ресторане у них вышло бурное объяснение на улице. До полуночи ходили по набережной Невы у Литейного моста, и вот тогда, оправдываясь перед ней, Кеша сказал, кто он такой и почему скрыл свое происхождение. «Я всей душой стремлюсь к честной трудовой жизни, — уверял ее Кеша, — а они тянут меня назад. Но поверь, любимая, я с ними обязательно порву. Во имя нашего чувства, во имя очищения от всей этой грязи».