Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов

Казалось, победа уже близко, но Мамай совершил роковую ошибку. Он издали, с холма, «на котором находились развалины древней крепости Хэлэк», не рассмотрел, почему именно булгары замедлили своё движение вперед. Они просто встретили на своём пути болото, а темник принял это за проявление трусости. Мамай послал в бой отряд мангытов — «подогнать булгар ударом в спину». Но, оказывается, булгары и мангыты, выражаясь словами героя Фрунзика Мкртчяна из фильма «Мимино», испытывали друг к другу «такую личную неприязнь», что, позабыв о превосходящем их вдвое противнике, сцепились между собой.

Но и это не сразу повлёкло за собой поражение. Князь Дмитрий, называемый в этом тексте просто «бек», переодетый для собственной безопасности в одежду простого воина, увидев разгром своего левого фланга, обратился в бегство с кучкой приближённых. Когда князь мчался мимо леса, в котором скрывался Засадный полк, свои приняли его за татарина и обрушили на Дмитрия одно из заранее подрубленных для сооружения завала деревьев. Булгарская хроника с сожалением констатирует: «Но бек (князь) все же остался жив». Затем последовал не то чтобы сокрушительный удар русского Засадного полка. Однако это явление конников из леса произвело неизгладимое впечатление на командира войск центра ногайского князя Бармака, который «бросился прочь мимо остервенело бьющихся друг с другом булгар и мангытов…» «Мчась на большой скорости мимо них, Бармак крикнул во всю мочь о полном разгроме». После этого булгары и мангыты стали чинно покидать поле боя, продолжая «резаться друг с другом на ходу». Ценнейшей добычей русских стали две пушки, привезенные булгарами с собой, и их конструктор — мастер-оружейник Ас. Это, похоже, стало главным итогом Куликовской битвы для Москвы, т. к. из этих пушек впоследствии стреляли по Тохтамышу со стен Кремля.

Вот такой образ сражения даст нам булгарская псевдолетопись. Причины возникновения таких фальшивок понятны и хорошо известны — это не первая и, вероятно, не последняя историческая подделка. Не новы и методы создания. Хорошо видно, как необузданная фантазия автора сочетается с общей начитанностью или наслышанностью. Для достижения необходимого результата в морс лжи всегда следует растворить несколько крупиц истины. В этом рассказе помимо авторской смекалки видны следы знакомства со сведениями позднего источника о Куликовской битве, «Сказания о Мамаевом побоище», или литературой, его пересказывающей (построение русских полков, переодевание Дмитрия и Бренка, обретение Дмитрия под сломанным деревом), правда, все эти сведения свежо и занятно интерпретированы.

Впрочем, настолько ли «свежа» эта трактовка? В 1864 г. в «Календаре» Академии наук была опубликована статья Н. И. Костомарова «Куликовская битва»[677], послужившая началом бурной научной дискуссии, перипетии которой оживлённо обсуждались просвещённым обществом. У Костомарова получилось, что Дмитрий Донской, «как показывают все дела его, не отличался пылкой отвагой». Вывод был обоснован оригинально истолкованными «летописными» фрагментами. Н. И. Костомаров объяснил обмен доспехами с Михаилом Бренком желанием князя избежать опасности, «неразлучной с положением великого князя, особенно под великокняжеским знаменем, которое издалека привлекало удары врагов», «иной причины быть не могло»[678]. Но яростный гнев оппонентов вызвало его резюме: «Но кажется, что Димитрий нарядил своего боярина великим князем с тою именно целию, чтобы сохранить себя от гибели и ещё более от плена…»[679]. Следуя за текстом одной из позднейших редакций «Сказания о Мамаевом побоище» (Киприановской), помещённой в Никоновской летописи, Н. И. Костомаров следующим образом изобразил поведение Дмитрия в битве: «Великого князя между простыми воинами сбили с коня, он сел на другого коня; но бросились на него четверо татар, сбили с коня, погнались за ним. Князь Новосильский оборонял его, Димитрий почувствовал на своих доспехах несколько ударов, побежал в лес, запрятался под срубленное дерево и там улегся чуть не без чувств»[680].

Вероятно, Н. И. Костомаров сознательно эпатировал учёную публику и понимал, какая последует реакция вслед за его публикацией. В автобиографии он написал: «Дело было в том, что я, руководствуясь источниками, указал на такие черты в личности Димитрия Донского, которые противоречили сложившемуся о нём и ставшему как бы казённым мнению как о доблестном и храбром герое княжеских времён. Против меня поднялась целая буря патриотического негодования»[681].

Уже прославившийся ранее непатриотичными выводами в отношении личности Ивана Сусанина[682], Костомаров вновь навлёк на себя обвинения в недостатке патриотизма и в злонамеренности его методики освещения важнейших событий русской истории. Историк воплотил в этом исследовании собственное кредо: никто не лишен недостатков, люди — существа противоречивые, и право историка изображать их личности во всей совокупности черт характеров, невзирая на то, кем были эти личности для современников и потомков.