Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов

Востребовано и наследие Миролюбова. Некоторые авторы стремятся вычленить из него отдельные фрагменты для того, чтобы представить их ещё более древними текстами, чем рассмотренная выше ВК. Недавно такого рода хирургической операции подверглись любезные Миролюбову «сказы Захарихи», которые он, по его собственным словам, запомнил с детства и использовал впоследствии для своих произведений о традиционной славянской культуре. Между тем некоторых авторов такая версия не устраивает. Их удивляет тот факт, что юный Миролюбов сумел зафиксировать такие фольклорные сюжеты, которые укрылись от внимания профессиональных учёных, работавших в различных регионах Украины. Вместо того чтобы поставить под сомнение подлинность этих текстов (они этого вполне заслуживают в связи с сомнительностью сообщений Миролюбова о Захарихе), такие авторы упрекают Миролюбова в том, что почерпнутые из «древнейшей летописи» сведения он вложил в уста старухи. Они пытаются убедить читателя в том, что речь идёт об устных преданиях, повествующих о древнейших событиях в истории Древней Руси[309].

Чем вызван резкий всплеск общественного интереса к истории древнейших предков, будь то славяне, «русичи» или «арийцы»? Упадок и дискредитация коммунистической идеологии вызвали в обществе глубокое разочарование в тех представлениях о счастливом будущем, которые навязывали власти. В 1990-х гг. настоящее выглядело мрачным, будущее — туманным и неопределённым, а недавняя история также не вдохновляла, будучи переполнена кровавыми деяниями, о чём много писала пресса, начиная со времен перестройки. Истинной религиозной веры, которая могла бы наполнить смыслом земное существование, у недавних атеистов тоже не было; и рост симпатии к православной вере не сопровождался глубокими религиозными переживаниями. Однако травматическое постсоветское сознание не утратило потребности в вере, и та нашла свой объект в древних предках, которым приписывали высокие моральные качества, способные вдохновить их глубоко разочарованных и растерянных потомков на подвиги. Ведь эйфория, связанная с установлением прочных добрососедских отношений с миром Запада, откуда ожидали сочувствия и действенной помощи, быстро прошла. У Запада были свои представления о строительстве новых международных отношений и месте в них России, надежда на легкое взаимопонимание и поддержку в выходе из глубокого кризиса не оправдалась, и варягов ожидать не приходилось. Оставалось рассчитывать на собственные силы, что требовало уверенности и убеждённости. И вместо прежней коммунистической утопии нужен был мощный национальный миф, способный вернуть людям уверенность и побудить их к успешному творчеству. В этих условиях русские националисты прибегли к старому испытанному средству — они обратились к мифу о древних предках. Созданием именно такого мифа и занимается Асов, не особенно скрывая побудительные мотивы своей деятельности. В одной из своих книг он настаивает на том, что «нужно пробуждать спящее сознание нации», и выражает уверенность в том, что «русская ведическая культура должна и может занять в мировой культуре место не менее почётное, чем индийская ведическая». В этой связи он прямо предлагает «славяно-арийскую (ведическую)» идею в качестве национальной идеи современной России[310].

Анализируя этот процесс, исследователь сталкивается, на первый взгляд, со странной ситуацией. Ведь понятно, почему лидеры бывших колониальных народов, чья известная история связана с тяготами иноземного господства, обращаются к легендарному доколониальному прошлому, которое за неимением надёжных исторических источников оказывается нетрудно наполнить вновь изобретёнными символами Золотого века. Однако почему это привлекает выходцев из народа, имеющего богатую и сложную историю, полную реальных героических событий, способных с лихвой обеспечить национальную идею желанными символами?

Советская история, на которой воспитывались будущие радикальные русские националисты, изображала весь досоветский период эпохой народных страданий. Однако если советская схема основывалась на классовом подходе и под народом понимались угнетённые массы, то в глазах русских националистов, питавших симпатии к этнорасовому подходу, «народ» отождествлялся с «русским народом», а его угнетателями сделались «чужеземцы» и «инородцы». Этот подход оказалось возможным применить и к советской эпохе, которая также вызывала неприятие у русских националистов тем, что якобы и в то время «власть инородцев» упорно сохраняла свои позиции[311]. Мало того, возвращение русскому православию достойного места в обществе также не устраивало русских радикалов, ибо и в христианстве они усматривали враждебную силу, якобы тесно связанную с происками всё тех же «инородцев», стремившихся закабалить русский народ. Поэтому, как мы видели, история ВК тесно смыкается с историей антисемитизма.