Фальсификация исторических источников и конструирование этнократических мифов

Мы не сможем ответить на эти вопросы, оставляя за бортом понятие альтернативной истории и игнорируя её роль в общественном сознании. В современном обществе стержнем общепризнанной истории является версия, одобренная государством, т. е. господствующей элитой. Однако современное общество имеет сложный состав, и составляющие его группы, с одной стороны, обладают своими особыми интересами, но с другой — в разной степени имеют доступ к власти, жизненно важным ресурсам и привилегиям. Этим и определяется напряжённая борьба, которая ведётся между такого рода группами. В условиях авторитарного режима эта борьба по большей части скрыта от общественности, и её активисты составляют незначительное меньшинство, а основная часть общества представляет собой молчаливую массу. Но с развитием демократии различные группы всё громче заявляют о своих интересах и претендуют на определённые права. В разных контекстах состав этих групп может отличаться: иногда это локальные или региональные общности, иногда они имеют культурно-языковой (этнический) характер, иногда группировка образуется по принципу расы, а иногда — пола или возраста. Сколь бы разными ни были их цели, их выступления тем более эффективны, чем в большей мере их члены ощущают своё единство. Важной скрепой такого единства и служит представление об общем прошлом, о пережитых вместе победах и поражениях, достижениях и утратах. Это — важный символический капитал, во-первых, способствующий самоутверждению, во-вторых, дающий обильные аргументы для борьбы за достижение определённых социальных, культурных или политических целей, а в-третьих, снабжающий важными символами единства, оказывающими значительное воздействие на эмоции людей.

Отсюда и потребность в альтернативной истории, представленной региональной историей, этнической историей, феминистской историей, историей молодежных субкультур, историей геев и лесбиянок и т. д. Ясно, что чем больше таких обособленных историй, тем более мозаичным становится историческое поле, тем в большей мере оно распадается на разнообразные конкурирующие между собой микроистории. Важно, что, на какие бы источники те ни опирались, они неизбежно отражают интересы вполне определённых групп, рассматривающих историю под особым углом зрения. И уже это само по себе определяет то, что одни и те же факты создатели таких историй могут трактовать весьма по-разному.

Мало того, чем острее группа ощущает несправедливое к себе отношение сегодня или в прошлом и чем привлекательнее стоящие на кону дивиденды, тем больший приоритет групповые интересы имеют над щепетильным отношением к историческим фактам. Здесь-то и приходят в столкновение, с одной стороны, лояльность специалиста своей группе, а с другой — его готовность придерживаться профессиональной этике. Если, как это нередко случается, специалист ассоциирует себя прежде всего с судьбой и интересами своей группы, то в такой ситуации лояльность группе может пересиливать, и для специалиста оказывается возможным нарушение принятых научных методик и установок.

Однако и это ещё не всё. Как показывает окружающая действительность, любое общество живёт определённым мифом, который является концентрированным выражением доминирующего мировоззрения. Если, будучи членом данного общества, учёный его разделяет, то его научные построения могут служить укреплению такого мифа, и при этом сам учёный может верить в то, что отстаивает «объективную научную истину». Человек же со стороны увидит в таких построениях всего лишь псевдонауку. Примером могут служить расовые взгляды, господствовавшие в западной науке во второй половине XIX — первой половине XX в., заставлявшие многих учёных давать расовую трактовку фактам, которые могли бы получить и иное объяснение, связанное с социальными, экономическими, политическими или культурными процессами. Такой подход особенно ярко проявился в работах нацистских физических антропологов и генетиков, а также группы физических антропологов в Южной Африке в эпоху апартеида.