Фамильяр и ночница (СИ)

— Тогда позволь мне самому сделать тебе подарок, чтобы ты могла вспомнить не только прогулку по Усвагорску, но и меня, — заявил северянин. Дана хотела отказаться, но не могла скрыть радость от его предложения, и он купил альбом для эскизов и набор мягких цветных карандашей в серебряной оправе.

Попрощавшись со словоохотливым лавочником, пара вышла на улицу, и та неожиданно встретила их дождем. Холодные капли забарабанили по булыжной мостовой и черепичным крышам, очень скоро стали превращаться в бурлящие потоки.

Едва успев юркнуть под ближайший навес и крепко прижимая к груди сверток с покупками, Дана воскликнула с улыбкой:

— Знаешь, Рикко, я дома всегда терпеть не могла дожди! А уж когда земля дрожит и грохочет, молнии сверкают… бррр! Но здесь дождь какой-то красивый и даже сладостный.

— Так и есть, Дана, — кивнул Рикхард, тряхнув влажными белокурыми прядями. — Но мне кажется, что дома ты просто всего боялась, а теперь стала раскрываться. Надеюсь, ты здесь увидишь еще много прекрасного, а тревожные дни рано или поздно закончатся.

Тем не менее из-за непогоды он не смог показать девушке все, что намеревался, и купив зонтик в ближайшей галантерейной лавке, отвел ее в гостиницу. Когда они обсохли, горничная угостила их горячими пухлыми оладьями со сметаной, которые после холодного дождя сразу насытили и придали сил.

— Слушай, у меня и вправду давно не было так легко на душе. Какой-то целебный дождь, — поделилась Дана. — Жаль только, что сегодня мы больше ничего не успеем узнать…

— Один вечер ничего не решит, а отдыхать тоже нужно. К тому же, я еще с поезда хотел тебя попросить что-нибудь нарисовать, — признался Рикхард. — Что же, воспользуешься моим подарком?

— Ах вот ты какой хитрец! — улыбнулась девушка. — Вообще-то о таком меня и не надо просить… А что бы ты хотел?

— На твое усмотрение, — заявил парень, — с такой фантазией, как у тебя, мне не тягаться!

— Знаешь, а меня сейчас как-то не тянет фантазировать и сочинять, — призналась Дана, — хочу тебя нарисовать, таким, какой ты есть. Ты ведь не будешь возражать?

— Я только рад, — заверил Рикхард. Обдумывая композицию, Дана невольно вспомнила плакат в книжной лавке и поежилась — ей совсем не хотелось, чтобы рисунок хоть чем-то напоминал портрет знатной четы. Поэтому она предложила Рикхарду встать у окна в гостиной, чтобы за ним был немного виден город. Он охотно согласился и за все время, пока она рисовала, не жаловался на усталость, словно и не ведал этого чувства.

— Вот, взгляни! — наконец воскликнула она. За окном уже зажигали фонари, и на рисунке вышло плавное перетекание туманного дня в сумерки.

Рикхард посмотрел и улыбнулся так, что у Даны совсем потеплело на душе, а недавний страшный сон казался чем-то далеким. Рисунок передавал все его черты, но северянин выглядел на нем мягче и даже моложе, без той неуловимой странности, которую Дана в нем смутно чувствовала.

— Нравится? — тихо спросила девушка.

— Просто замечательно, Дана, — отозвался Рикхард и чуть коснулся ее пальцев, державших бумагу. — Тебя не слишком смутило, что я немного приврал лавочнику?

— Нет, что ты, поступай как считаешь нужным. Я догадываюсь, что здесь не стоит кричать на всех углах, кто я и откуда, — отозвалась Дана, — хотя и не знаю причин…

— Спасибо тебе за доверие, и обещаю, что оно не останется без награды, а со временем ты все узнаешь, — заверил Рикхард. И девушке вдруг стало хорошо и легко от этого чувства свободы, без принятия решений и страха за них, как бывает только в детстве.

Глава 6

Глеб Демьянович Бураков сидел в своем кабинете, сложив руки поверх дубового стола, то и дело поглядывал на дверь. В этих покоях он все обустроил по своему вкусу — стены затянуты серебристыми обоями, похожими на парчу, узорный витраж в окне, на столе затейливый письменный прибор и канделябр с тремя свечами, в углу мерно постукивали массивные напольные часы, украшенные фигурками гаргулий. Когда он бросал на них взгляд, ему порой чудилось, что они ехидно подмигивают и скалят свои изящно вырезанные зубастые пасти.

На стенах висело несколько картин в таком же мрачном современном духе, но не было ни одной фотографии. Бураков не любил вспоминать о прошлом, хотя ему вроде и не стоило на него сетовать. Мысль, что много лет утеряно понапрасну, когда он не сознавал истинных возможностей и свобод, была горькой и обидной. А ничего по-настоящему дорогого и памятного в прошлом и не осталось. И глядя в мутноватое зеркало, городской голова с трудом воображал, кем был раньше, до рокового и благословенного знакомства.

Впрочем, сейчас Буракову было не до сантиментов. С минуты на минуту он ждал главного городского аптекаря, и наконец секретарь доложил о его визите.

Невысокий мужчина, лысоватый, в чистом и отглаженном, но будто запыленном сюртуке, вошел крадучись и по приглашению хозяина сел на самый край кресла. Усилием воли заставив себя взглянуть в пронзительные черные глаза Буракова.