Фамильные ценности, или Возврату не подлежит

– Ну… и так можно сказать, – усмехнулась Аркадия Васильевна. – В некоторой степени. Но вообще-то – элементарная предусмотрительность. Драгоценности – это ж беспроигрышное вложение капиталов.

– Ага, беспроигрышное, как же! Две мировые войны, революция, комиссары, экспропр… экспри…

– Экспроприация, – сухо подсказала Аркадия Васильевна. – Мне иногда кажется, что ты, раз вставив в голову некое представление о чем-нибудь, дальше уже относишься к своему представлению, как к чему-то незыблемому, и мысли не возникает, что представления о явлениях – еще не сами явления. Не говоря уж о том, что и явления отнюдь не что-то незыблемое. Да, в семнадцатом году все российское устройство рухнуло. Прадед все это, насколько я могу судить, предвидел. И подготовился. Драгоценности – не просто беспроигрышное вложение, это еще и наиболее удобное вложение. Места почти не занимают, а в цене не падают практически никогда. Вот, любуйся.

Она почти швырнула на стол следующую пачку снимков. «Аркадии» она фотографировала около года назад, после того как коллекция пополнилась «Незабудками» – последним на сегодня «фамильным» приобретением. Фотографировала по всем правилам ювелирной съемки: на шелковых и бархатных фонах, в коробе с матовыми стенками, с правильной подсветкой.

А эта вот пачка куда свежее – Аркадия и распечатала-то снимки только вчера, решив, что так они будут убедительнее, чем на экране компьютера. На фотографиях – без всякого бархата и тем более фотокороба – жарко пылало содержимое «сокровищницы». Не все, но более-менее. Россыпь золотых николаевских червонцев – немного их осталось, не больше трех десятков, но все-таки. Самые ликвидные из «вложений». Идут чуть не по цене драгметалла, но золото есть золото. Два настоящих «империала» – в состоянии не идеальном, но приличном – вполне аукционная нумизматическая ценность. Ну и полсотни разнообразных драгоценностей: кольца, броши, подвески, ожерелья, зарукавья – все больше старинные, неизящные, даже грубоватые, зато массивные и с прекрасными камнями.

Фотографировала Аркадия «сокровища» не чтобы красоту показать – красоты особой там не было, – а чтоб «обозначить наличие».

– Оно… оно еще есть? – Балька так опешил, что даже начал заикаться. – В-вот п-прям сейчас?

– Вот прям сейчас, – передразнила Аркадия Васильевна. – На дату посмотри. И руку мою, надеюсь, узнаешь?

Фоном к «сокровищам» она выложила газету – так, чтобы были видны число и месяц, чтоб не возникало подозрений в подлинности даты снимка. Мало ли что там можно с этими цифровыми штуками намудрить, а настоящая газета – это настоящая газета. Газету – чтобы не совсем уж вульгарно выглядело – наполовину прикрыла листом бумаги. И еще придерживала очередное «сокровище» так, чтобы рука с браслетом в кадр попала.

– Г-гд-де эт-то? – Балька хлопал глазами, точно спросонья.

– Не важно, – сухо отрезала Аркадия Васильевна. – Важно другое. Где бы это все ни было, это должно по наследству перейти к тебе. Не прямо сегодня, а – когда меня не станет. Ну, или когда я смогу убедиться, что ты – достойный продолжатель нашего рода. Да, я наблюдала, как ты дедовские работы рассматривал, как у тебя глаза горели, вижу – ты настоящий Привалов. Это меня радует. Но вот легкомыслия в тебе пока что многовато. И вот это меня смущает. Ну а вдруг меня прямо завтра на небеса возьмут? Как я могу все бросить на человека, в которого не верю?

– Бабуль, да я… да ты… Ты же молодая еще, чего ты вдруг про наследство? Ты же не можешь всерьез говорить про «завтра на небеса»!

– Беда не в том, что человек смертен, беда в том, что он внезапно смертен, – усмехнувшись, процитировала[3] Аркадия Васильевна. – Мне не хочется отравлять свои последние дни – даже если этих последних дней хватит еще на двадцать лет – не хочется проводить их в беспокойстве о будущем нашего рода. Хотелось бы уже сейчас убедиться, что мне есть кому все семейное достояние передать. В общем, так…

Аркадия Васильевна положила ладонь чуть повыше запястья – на браслет, сильно, точно прощаясь, сжала теплые завитки – и решительно щелкнула замочком. Изящный обруч лег на столешницу с легким стуком. Она глядела на него, словно видела впервые в жизни – удивительная все-таки вещь. Ажурная цепочка сложного плетения, увитая не то листьями и цветами, не то морскими звездами и водорослями из сада подводной царевны, не то фантазиями на тему арабской письменности. Слишком изящный, чтобы украшать запястье Шехерезады, и слишком материальный, чтобы оказаться сонным видением. Знакомый до каждой своей мельчайшей черточки – и всегда немного другой.

Она подтолкнула браслет в сторону Бальки: