Фамильные ценности. Книга обретенных мемуаров

Буфетчица зрительского буфета ко второму антракту готовила кастрюлю пахучих сибирских пельменей, а так как она была женой помощника режиссера (они были читинцы), распоряжавшегося звонками к началу действия, то второй антракт был самым длинным – пока не съедят пельмени!

Свой “бизнес” был и у электрика. Он со двора, по сходной цене, впускал в трюм под сценой нескольких зрителей, проводил, согнувшись, в оркестровую яму и после третьего звонка большим медным рубильником “вырубал питание” – гасил свет во всем здании. За эту минутку темноты “зайцы” должны были перескочить через оркестровый барьер в зрительный зал и там с невинным видом рассредоточиться.

Был “бизнес” и у администратора. Во втором антракте устраивался аукцион на две-три бутылки вина. В городе с алкоголем, как и с питанием, было сурово. Ведь на Дальнем Востоке только что отгремела Гражданская война. Но театральный администратор все может! Hа столик перед закрытым занавесом ставились бутылки, и администратор провозглашал, держа на вытянутой руке одну из них: “Малага – столько-то!” И дальше – “Кто больше?” по всем известному ритуалу. Часто эти аукционы устраивались в пользу бенефицианта, актера или актрисы театра.

“Прочие” актеры, как и я, жили на частных квартирах. Город был “темный”, полон слухов о домовых, чертях и прочей нечисти. “Я только погасила лампу, а он как застучит!” Актеры с упоением пересказывали эти байки.

Я жил в одной комнате с актером И.Н. Ершовым, “простаком”. Два окна на набережную реки Читинки, на окнах – ставни, в комнате – две кровати. Стол, фикус в деревянной кадке, два стула и печка с чугунной дверкой, куда хозяйка ставила нам казанок с супом. Мы снимали “комнату с питанием”.

Хорошо, что я жил не один. Во-первых, не страшно. Ведь домовые, ветер в трубе, скрип ставень! Иван Никитич был лет на двадцать старше меня, он по опыту знал, как надо жить в провинции, и рассказывал множество интереснейших историй из жизни провинциального актерства. Он был так добр, что писал моей маме в Москву письма с описанием нашего житья-бытья.

К концу зимы наша труппа переехала в Никольск-Уссурийский, пограничный с Китаем город, а весной 1931 года перебралась во Владивосток. Город-порт, стоящий на холмах, с разноплеменным населением. Внутри – китайский город. Контрабанда, вкусные дары моря, крабы, ресторан “Золотой рог”, названный в честь залива. Корабли на рейдах.

Самой интересной моей работой во Владивостоке считалось оформление “Первой конной”. Еще я ездил в Хабаровский оперный театр для какой-то работы, но что-то не вышло. Итак, за восемь месяцев моей службы на Дальнем Востоке я оформил десять спектаклей. Среди них были и очень серьезные, во всю мою тогдашнюю силу.

В 1931 году я вернулся в Москву, работал в ТРАМе с Богатыревым и Лучишкиным, известными деятелями театра. После мучительного сезона в Камне в Москву вернулся и Коля Сосунов. Каким-то образом мы нанялись вдвоем (мы были друзьями!) на одну должность художника и одну зарплату на двоих в Самарский (Куйбышевский) Крайгосдрамтеатр. Это было в тот счастливый сезон 1932–1933 годов, когда из Ленинграда в поисках “своего” театра съехались в Куйбышев замечательные актеры: Н. Симонов, Ю. Толубеев, В. Меркурьев, Соловьев, Киселев, Антокольская. Главным режиссером был выдающийся талант – Николай Михайлович Холмогоров. В этом театре мы часть спектаклей делали вместе с Сосуновым, а часть – врозь.

Очень хорошо Николай Сосунов оформил “Егора Булычева”. Все жилище Булычева было вроде бы отлито из оплавленного серебра. Я всегда буду помнить счастье нашей совместной работы над “Мстиславом Удалым” Иосифа Прута. Я оформил еще “Свадьбу Кречинского” Сухово-Кобылина. Работы эти для меня незабываемы.

Позволю себе маленькое отступление. Хочу рассказать о совершенно необыкновенном слепом мастере – обойщике мебели. В спектакле “Свадьба Кречинского” были два выгнутой формы дивана, стоявшие симметрично, справа и слева от просцениума. На них, собственно, и развивалась вся пьеса. Смена места действия происходила с помощью замены цвета и фактуры обивки этих диванов. Мы разработали хитроумные приспособления и методы быстрой их смены. А выполнил эту работу (кроме деревянных частей) вот этот слепой мастер. Он, не видя, вдевал нитки в ушко иголки (правда, довольно большой – обойной), сшивал куски им же выкроенной ткани, драпировал, простегивал сиденья, прибивал, где надо, обивку гвоздиками с медной головкой. А таких обивок было три, и все разные. Он был мастером! Или чудо-мастером. Это даже пугало. Но вместе с тем говорило о величайших человеческих резервах духа и воли, равных подвигу, да еще растянутому во времени. Он нигде не ошибался, только в начале работы долго-долго, на ощупь, уточнял формы диванов, их расположение и т. д. Великое качество – трудолюбие, оно творит чудеса. Это тоже талант. Презираю бездельников! Лентяи опасны.