Фамильные ценности

– Изменился, – растерянно заметила Зоя, недоверчиво разглядывая новое обличье Флуха – кожаную куртку, чёрные брюки со стрелкой и остроносые, тоже чёрные, блестящие туфли. Он был похож на какого-нибудь бизнесмена или банковского служащего. Только рубашка выбивалась из общего стиля – ярко-синяя, с серебристыми переливами. И без галстука.

А все четыре училищных года коронным прикидом Флуха были джинсы с чёрной водолазкой.

– А ты нет, – усмехнулся он, и Зоя тут же вспомнила эту быструю усмешку. Всё у Флуха происходило тогда моментально: драки, пьянки, романы, сочинение рок-оперы по мотивам «Этюда в багровых тонах» и женитьба в девятнадцать лет.

– Ну и как ты? Где? С кем? («Ф кем?») – как обычно, опередил он её с вопросами.

Рядом с ним и другие должны были вечно спешить, бежать, задыхаться.

– В музыкалке – в «мусорке»… Развелась. Сыну пятнадцать, – с невольной улыбкой отрапортовала она, подстраиваясь под заданный ритм. Да, было, было, было! В памяти медленно всплывал вечно тёмный, узкий, как нора, училищный коридор. По бокам – скрипучие двери, в середине – доска объявлений, а сбоку – афиши: концерт в филармонии, вечер в Органном зале, встреча с композитором… А одну афишу они мастерили вот с этим самым Флухом: «Рок-опера «Этюд в багровых тонах» на сцене училища! Авторы и исполнители – студенты!» И как впечатались в память эти алые подтёки краски на ватмане… и ожидание чуда. Хотя и вся жизнь в училище, если подумать, была – сплошное ожидание какого-то чуда! Несбывшееся, как водится.

– А ты вовремя, – перебил Флух, и она опять не успела ничего спросить о нём. – Понимаешь, как раз ищу пианиста! Ты ж у нас клавишное соло вроде играла, да? Ну, импровиз там?

– Какой ещё импровиз? – сладко-горькие воспоминания не хотели отпускать её в настоящее.

– Здра-а-а-сьте! Ну, функции разные, модуляции! Сдвигала тональность, подбирала где надо. По стандартам!

– Ничего я не играла… Я только в твоей опере партию фортепиано. Это Светка Оганесян у нас вечно импровизировала!

– Светка? А-а, точно, Светка… Ну и где она сейчас?

– Да не знаю, в Швеции вроде… Галка Корж с ней, по-моему, переписывалась.

– В Швеции, – с неясной интонацией повторил Флух. – И чего она там забыла, в Швеции?

– Ну, у неё же муж швед. Семья! И трое детей, что ли.

– Муж? Муж – это хорошо… – он задумался на секунду, и Зоя успела разглядеть морщинки у глаз, складки в углах рта… – Ну а ты сама не хочешь попробовать? Слушай, ты ведь тоже любые функции транспонировала, подбирала всё подряд! И соло у тебя было… Я-то помню!

– Соло было, – вздохнула она. Сколько лет она не произносила это слово!

– Ну так слушай! Бросай свою богадельню, а? Серьёзно, Зофька! Есть идея получше. Я отвечаю! Подбираются классные ребята! Двое после консы. Один, правда, без корочки, выперли с третьего курса… Ну, сама знаешь, как оно бывает с нормальными людьми. Точно как в любимом училище. Талантов опускают, а взлетают всякие тетери…

Глаза его вспыхнули знакомой сумасшедшинкой. Неужто вот так и живёт безумными идеями? И дожил до этих лет! До этого костюма!

И как так получалось, что они все его слушались? Непостижимо! Чем он брал людей? Вот этим блеском глаз? Шепелявящей речью? И ведь слушались, и слушали, и верили. И позорились вместе на злосчастной старой сцене… Хорошо хоть, разрешили поставить только фрагмент «рок-оперы»! И с фрагментом-то мороки было на целый семестр. Чего стоило собрать народ на репетицию! А платье героини, разрываемое Потрошителем? Смастерили в последний момент из списанных жёлтеньких занавесок, сметали на живую нитку, приталили чьим-то уродским поясом с громадной пряжкой…

И самое главное, чего по сей день невозможно было объяснить, – это её, Зоино, участие во всей этой авантюре. Как умудрилась она оказаться крайней? С чего вдруг именно ей поручили партию рояля – ей, бездарнейшей из учениц Самой Громовой? С тоской вспомнились собственные дрожащие руки на клавишах «Стенвэя»… жидкое вступление скрипок… не подхваченная вовремя ария Джека… крики «Давай, Флух!» и смех в зале… И, наконец, полный, окончательный, грандиозный провал!

Ребята говорили – анекдоты о той опере ходят по училищу до сих пор.

– …телефон! Давай! Записываю! – втолковывал он тем временем – кажется, уже не в первый раз.

Всё ясно! Псих с навязчивой идеей. Интересно – состоит он где-нибудь на учёте? Наверняка… Это только в семнадцать лет навязчивые идеи принимаешь за гениальность.

– Пиши, – сказала она. Стоять на каблуках и слушать этот бред дальше не хватало сил. – Двести сорок восемь, одиннадцать…

По телефону отказать всегда легче. Да и вообще, какие могут быть цифровки, какие затеи на пятом десятке? И пусть Пашка скажет – мама болеет, ей плохо! И повесит трубку. Уж это-то её сын умеет.

– Извини, спешу, – как могла решительно заключила она и, махнув рукой с той сумкой, что поменьше, направилась к перекрёстку. Флух кивнул деловито, продолжая строчить в растрёпанном блокноте. Поверил, больной человек!

…И ведь не соврёт Пашка. Да, ей плохо! И будет теперь с каждым годом всё хуже…