Фамильный оберег. Камень любви

Три дня назад князь и Бауэр, который теперь не отставал от Мирона ни на шаг, нашли их в логу за острогом, среди соснового бора. Каким-то чудом огонь пощадил деревья, возможно, потому, что ветер дул в другом направлении. Ливень стих мгновенно, словно кто-то опустил щит на запруде незадолго до того, как Мирон отправился на поиски. Туча растаяла, будто и не было ее вовсе, и мигом показалось солнце — не столь жаркое, как днем, мягкое, ласковое, точно виноватое. А в синем, по-весеннему ярком небе вдруг проступила радуга — охватила дугой горизонт с севера на юг, — диковинная, тройная. Среди тех, кто уцелел после пожара, тут же пошел разговор, мол, Господь райские врата велел открыть, чтобы принять души невинно убиенных сатанинским огнем. Люди, истерзанные бедой, снова смотрели в небо и осеняли себя крестом. А в их глазах, потускневших от горя и боли, затеплилась надежда.

Но Мирон ни в небо не глядел, ни по сторонам, ни на Бауэра, который, с трудом переступая ногами, тащился следом со своим сундуком. Скользя на мокрых камнях, князь почти бегом спустился в лог. Метнулся в одну сторону — никого, в другую…. И тут увидел Олену. Она сидела к нему спиной, на корточках у очага, сооруженного из двух камней, и помешивала палочкой какое-то варево в закопченной посудине. Ее сынишка прикорнул на попоне под навесом из сосновых лап и березовых веток, прижав к себе Миргена. Оба малыша, похоже, не пострадали ни от огня, ни от дождя. Спали крепко и спокойно, посапывая носами, с раскрасневшимися во сне чумазыми мордашками.

Мирон направился к Олене, но тут его перехватил Фролка. Распоп высунулся по пояс из свежевырытой ямы:

— Воевода, не нас ли ищешь? — и, оставив деревянную лопату на куче выброшенной земли, протянул руку: — Помоги-ка выбраться!

Оказавшись рядом с князем, стряхнул глину с ветхой рясы и подошел к стоявшей рядом с ямой домовине, прикрытой березовыми ветками. Сбросил их и махнул рукой.

— Глянь-ка! Спасли мы Айдынку от огня, — и, шмыгнув носом, отвернулся, — тока от стрелы не смогли сберечь…

— Как вы?.. — Мирон подошел к домовине.

Айдына лежала в ней, укрытая тем самым плащом с серебряными перьями, в котором въехала в острог. Князь скрипнул зубами и с трудом выговорил:

— Как вы смогли? Через подлаз… Я думал… Мертвая она… Сгорела…

Фролка торопливо вытер глаза рукавом рясы.

— Да как же бросить ее? Айдынку нашу? Бог не простит! Я Оленку с детьми-то вывел, а потом за ней вернулся, — он кивнул на домовину. — Так на парусине и притащил. Правда, чуть не помер! Но ничего, оклемался, слава те, Господи наш милосердный! А Никишку вот не успел! И тетка ейная, Ончас, от меня сиганула. Где уж мне за ней гоняться? Занялось все, как факел! — и перекрестился. — Упокой их душу, Господи! А домовину я еще по весне в логу сховал. И крест сработал. Хоть не крещенная Айдынка, да и церковь о нехристях не молится, но Оленка вон тоже крест с шеи сняла и в руки ей вложила.

Мирон оглянулся. Олена стояла возле очага, сложив руки на груди, и смотрела настороженно, словно опасалась чего-то. Князь подошел к ней, обнял за плечи.

— Спасибо тебе, милая душа, — сказал тихо. — За сына спасибо! И за Айдыну!

— Ты за Мишку не бойся, — сказала Олена быстро. — Я как за своим присмотрю.

— Мишка? — удивился Мирон. И поймал быстрые взгляды, которыми обменялись Олена и Фролка.

Распоп стащил с головы худую, всю в саже шапчонку, улыбнулся виновато.

— Ты уж прости нас, ради бога! Не чаяли тебя в здравии увидеть! Вот и окрестили ребятенка. Чтоб уберечь, значитца! Теперь ему ангел-хранитель ох как нужон будет! А седни ведь праздник святой — день архангела Божьего Михаила, вот и нарекли сыночка твоего Мишкой. Отец Ефим его крестил, вон он, подле ручья отсыпается, а мы с Оленой, значитца, крестные родители теперь.

— Возьми, — протянула небольшой узелок Олена. — Серьги тут, Айдынкины. Наказала сыну передать. Ты уж сохрани! Я ей в уши ниточки вдела. Не то змеи в ушах поселятся, и на небеса дорога будет заказана.

Мирон принял сверток, спрятал его за пазуху.

— Спаси вас Господь, — сказал тихо, а затем обнял Олену и поцеловал.

Она покраснела, отвела его руки. И не сдержалась, всхлипнула.

— Не суди нас, Мирон, за то, что мальчонку без тебя крестили, и Айдыну решили быстрехонько похоронить. Но, глянь, мы все на ней оставили. Ничего не утаили. Тока побоялись, что тать какой позарится, и нас прибьет, и Айдынку ограбит. Богатство ведь несметное. А так земелька все укроет…

И, снова всхлипнув, перекрестилась.

— Коли ихние боги ее не защитили, так пусть под дланью нашего Вседержителя лежит. Бог не Яшка, видит, кому тяжко. Авось ее и нас простит!

— Сегодня святой архангел Михаил преклоняет колени пред завесой Божией, повергается ниц и молится о душах, что находятся в страшных муках ада, — Фролка придвинулся к Мирону. Глаза распопа блестели. — Молится до тех пор, пока Господь не благоволит помиловать тех людей, о которых особенно усердно молятся на земле, подают за них щедрую милостыню. Молится он и обо всех живущих на земле. В святые его праздники все ангелы собираются вокруг архангела Михаила у завесы Божией. Авось и Мишкин ангел в том круге пребудет…

— Я говорить! Я предупреждать! — пронзительные вопли немца заставили их оглянуться.

Никто не заметил, как он спустился в лог. А теперь стоял на коленях подле домовины с перекосившимся от ярости лицом и, подняв руки к небу, кричал исступленно:

— Gott bestraft! Gott hat alle! Wir alle untergehen! [52]

— Чего он орет? — спросил испуганно Фролка и перекрестился.

Мирон не ответил, но подошел к немцу, схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги. Затем бросил Олене:

— Успокой его, ты умеешь!

Она кивнула, подхватила Бауэра под мышки и потащила к ручью. А Мирон отправился к могиле и взялся за лопату. Ему еще предстояло похоронить любимую…