Фамильный узел

Мне кое-что вспомнилось: Ванда носила неказистые платьица, сшитые собственными руками, старые туфли со стертыми каблуками и никогда не подкрашивала свои большие глаза. Вот почему я не узнал ее: на этой фотографии она была изображена в молодости. От нее словно исходило сияние, и я вдруг осознал, что совершенно не помню ее такой. Я подумал о женщине, которая сейчас спала там, за дверью, женщине, которая уже пятьдесят лет была моей женой. Сколько я ни старался, я не мог представить ее себе такой, какой она была на этих фотографиях. Почему? Неужели я не сумел как следует рассмотреть ее при первой встрече? Быть может, многое в ней ускользнуло от моего внимания, а я этого даже не заметил? Я вытащил из кучи все фотографии Ванды с 1960 по 1974 год. Этот год был для нас особенным, вот почему я решил на нем остановиться. Снимков было немного, мы тогда редко фотографировались. На них была изображена женщина, которая и после тридцати лет, почти что в сорок, оставалась привлекательной, может быть, даже красивой. На одном фото, сделанном в красноватых тонах, сзади карандашом было написано: 1973. На нем были Ванда, Сандро, которому тогда было восемь лет, и Анна, которой исполнилось четыре. Дети выглядели счастливыми. Они обнимали маму, тоже казавшуюся очень довольной, и все трое весело смотрели в объектив, то есть на меня. По восторгу в их глазах можно было догадаться, что я там с ними. И я, опять-таки только сейчас, вдруг осознал, что мою жену переполняла радость жизни, и именно это делало ее неотразимой. Я быстро разложил фотографии в две металлические коробки. Как много я потерял из-за своей рассеянности. Неужели я, по сути, никогда не обращал внимания на Ванду? Хотя какой смысл задумываться над этим сейчас, ответа все равно уже не доищешься. Там, в спальне, только зеленые радужные оболочки под тяжелыми веками остались такими, какими были полвека назад.

Я не без труда встал, взглянул на часы. Они показывали десять минут четвертого, тишину нарушал только крик ночной птицы. Я закрыл окно, опустил жалюзи, еще раз осмотрел кабинет. Здесь еще было много работы, но в целом все уже выглядело лучше. Я собрался идти спать, как вдруг увидел крупный обломок вазы для цветов, которого не заметил раньше. Я подобрал обломок: под ним лежал пухлый желтый конверт, перетянутый резинкой. Я сразу узнал его, хотя не вспоминал о нем десятилетиями, хотя спрятал его в каком-то труднодоступном месте именно для того, чтобы забыть. В конверте были письма, которые Ванда писала мне с 1974 по 1978 год.

Я почувствовал досаду, смущение, боль и решил спрятать конверт подальше до того, как Ванда проснется. Или положить его в мешок с бумажным хламом и прямо сейчас, не откладывая, вынести на помойку. Эти письма хранили след такого горя, что, если выпустить его на волю, оно может заполнить кабинет, пронестись через гостиную, выбить двери и снова завладеть Вандой, ворваться в нее, грубо разбудить, заставить кричать или распевать во всю глотку. Однако я не спрятал письма и не выбросил их в помойку. Мне на плечи как будто снова навалился тяжелый груз, и я, придавленный им, опять опустился на пол. Снял резинку, открыл конверт и, почти сорок лет спустя, начал читать без разбора пожелтевшие листки, десять строчек на одном, пятнадцать на другом.

Глава вторая

1

Если ты об этом забыл, многоуважаемый синьор, придется тебе напомнить: я — твоя жена. Эти слова первыми попались мне на глаза и мгновенно перенесли меня в тот день, когда я ушел из дома, потому что влюбился в другую женщину. На письме стоит дата: 30 апреля 1974 года. Далекое, очень далекое прошлое. Теплое утро в Неаполе, в бедной квартире, где мы тогда жили. Я влюблен. Возможно, я так и должен был сказать ей: Ванда, я влюбился. Вместо этого я выразился более грубо, и притом, как мне теперь кажется, с меньшей определенностью.

Детей, носившихся по дому, словно неугомонные привидения, при этом не было. Сандро был в школе, Анна в детском саду. Я сказал: Ванда, я должен кое в чем тебе признаться, я был с другой женщиной. Она ошарашенно взглянула на меня, и я сам испугался этих слов. Затем пробормотал: я мог бы скрыть это от тебя, но все же решил сказать правду. И добавил: мне очень жаль, но так случилось, подавлять желание — значит принижать себя.