Когда она очистила мысли, то с удивлением обнаружила под всем этим хламом Ливая. Ливая в «краю богов». Возможно, сейчас он веселился больше всех. Веселым – вот каким был Ливай триста шестьдесят пять дней в году. А в високосном – триста шестьдесят шесть. Наверное, Ливай обожал високосные годы. Еще один день, еще одна девушка для поцелуев.
Думать о нем стало проще, ведь теперь Кэт знала, что никогда его не интересовала и, возможно, больше его не увидит.
Она уснула с мыслями о светло-русых волосах и слишком широком лбе, как и обо всем остальном, чего пока не могла забыть.
– Поскольку елки у нас нет, – сказал папа, – я положу ваши подарки под эту фотографию две тысячи пятого года, где мы стоим рядом с елкой.
Кэт опустила глаза на небольшую стопку подарков и засмеялась. Они пили гоголь-моголь и ели пан дульсе двухдневной давности – сладкий хлеб с розовой посыпкой. Пан дульсе прибыл из пекарни Эйбела. Они заехали туда после магазина. Кэт осталась в машине: решила избежать неловкости. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как она перестала отвечать на регулярные эсэмэски от Эйбела, и один месяц, как он перестал их присылать.
– Бабушке Эйбела не понравилась моя прическа, – сказала Рен, когда они с отцом вернулись в машину. – Qué pena! Qué lástima! Niño![24]
– Вы взяли торт «Трес лечес»? – спросила Кэт.
– Не было.
– Qué lástima.
Обычно под елкой Кэт ждал подарок от Эйбела и еще один от его семьи. В этом году подарков было совсем немного. В основном конверты.
Кэт подарила Рен варежки из Эквадора, которые купила за пределами корпуса профсоюза.
– Это альпака, – пояснила она. – Теплее шерсти. Они гипоаллергенные.
– Спасибо, – ответила Рен, проводя по ним рукой.
– В общем, верни назад мои перчатки, – сказала Кэт.
Рен подарила Кэт две футболки, купленные в интернет-магазине. Довольно симпатичные и, возможно, подчеркивающие ее достоинства, но впервые за десять лет подарок сестры был без символики Саймона Сноу. Кэт стало так обидно, что хотелось зареветь.
– Спасибо, – сказала она, складывая футболки. – Очень классные.
От папы – подарочные сертификаты в «iTunes».
От бабушки – подарочные сертификаты в книжный магазин.
Тетя Линн прислала нижнее белье и носки, ради забавы.
Когда отец открыл свои подарки (все подарили ему одежду), возле фотографии осталась небольшая серебристая коробочка. Кэт дотянулась до нее. На бордовой ленточке висел красивый ярлычок – имя Кэтер было написано вычурными черными буквами. На секунду она подумала, что это от Ливая. «Кэтер», – она почти слышала его голос, полный улыбки.
Кэт развязала ленточку и открыла коробку. Внутри лежала подвеска. Изумруд, ее камень по гороскопу. Кэт посмотрела на Рен и заметила такой же кулон на шее у сестры.
Выронив коробочку, Кэт встала и быстро, неуклюже побежала к лестнице.
– Кэт! – крикнула ей вслед Рен. – Дай мне объяснить…
Та лишь покачала головой и умчалась к себе в комнату.
Кэт пыталась представить себе маму.
Женщину, которая подарила ей кулон. Рен сказала, что она вновь вышла замуж и жила в большом загородном доме. У нее были приемные дети. Уже взрослые.
В мыслях Кэт Лора по-прежнему была молодой.
«Слишком молодая, – говорили окружающие, – чтобы иметь таких больших девочек». Мама всегда отвечала на это улыбкой.
Когда они были маленькими, а мама с папой ссорились, Рен и Кэт боялись, что родители разведутся и разделят их, как в фильме «Ловушка для родителей».
– Я останусь с папой, – говорила Рен. – Он больше нуждается в помощи.
Кэт размышляла, какой будет жизнь с отцом, немного безумным и чудным, или с матерью, чопорной и нетерпеливой.
– Нет, – говорила она, – это я останусь с папой. Он любит меня больше, чем мама.
– Он любит нас обеих больше, чем мама, – отвечала Рен.
«Не может быть, что это ваши дочери, – говорили люди, – вы слишком молоды для таких больших девочек».
«Я и чувствую себя слишком молодой», – отвечала мама.
– Тогда мы обе останемся с папой, – решила Кэт.
– При разводах свои правила, глупышка.
Когда мама ушла, бросив их обеих, в каком-то смысле это было облегчением. Если бы Кэт пришлось выбирать, она бы выбрала Рен.
На двери спальни замка не было, поэтому Кэт села спиной к входу. Но никто наверх так и не поднялся.
Она сидела, подложив под себя руки, и ревела, как ребенок.
«Я слишком много плачу, – подумала она. – По всякому поводу».
Она устала быть той, кто всегда плачет.