Фанданго

– О, бросьте это! – брезгливо сказала Гелли.

Так тяжело, как теперь, ей не было еще никогда. На долгие часы померкла вся казовая сторона жизни. Лесная тьма, борьба, кровь, предательство, жестокость, трусость и грубость подарили новую тень молодой душе Гелли. Уму было все ясно и непреложно, а сердцу – противно.

Нок, приподняв лодку, освободил ее этим от дождевой воды и столкнул на воду. Они двигались в полной тьме. Вода сильно поднялась, более внятный шум ускоренного течения звучал тревожно и властно.

Несколькими ударами весел Нок вывел лодку на середину реки и приналег в гребле. Тогда, почувствовав, что связанный и застреленная собака отрезаны наконец от нее расстоянием и водой, Гелли заплакала. Иного выхода не было ее потрясенным нервам; она не могла ни гневаться, ни быть безучастной к только что происшедшему, – особенно теперь, когда от нее не требовалось более того крайнего самообладания, какое пришлось выказать у Гутана.

– Ради Бога, не плачьте, Гелли! – сказал, сильно страдая, Нок. – Я виноват, я один.

Гелли, чувствуя, что голос сорвется, молчала. Слезы утихли. Она ответила:

– Мне можно было сказать все, все сразу. Мне можно довериться, – или вы не понимаете этого? Вероятно, я не пустила бы вас в эту проклятую хижину.

– Да, но я теперь только узнал вас, – с грустной прямолинейностью сообщил Нок. – Моя сказка о священнике и браке не помогла: он знал, кто я. А помогла бы… Как и что сказал вам Гутан, Гелли?

Гелли коротко передала главное, умолчав о четверти награды за поимку.

«Нет, ты не стоишь этого, и я тебе не скажу, – подумала она, но тут же отечески пожалела уныло молчавшего Нока. – Вот и присмирел».

И Гелли рассмеялась сквозь необсохшие слезы.

– Что вы? – испуганно спросил Нок.

– Ничего; это – нервное.

– Завтра утром вы будете дома, Гелли. Течение хорошо мчит нас. – Помолчав, он решительно спросил: – Так вы догадались?

– Мужчине вы не рискнули бы рассказать историю с вашим приятелем! Пока вы спали, у меня вначале было смутное подозрение. Голое почти. Затем я долго бродила по берегу; купалась, чтобы стряхнуть усталость. Я вернулась; вы спали, и здесь почему-то, снова увидев, как вы спите, так странно и как бы привычно закрыв пиджаком голову, я сразу сказала себе: «его приятель – он сам»; плохим другом были вы себе, Нок! И, право, за эти две ночи я постарела не на один год.

– Вы поддержали меня, – сказал Нок, – хорошо, по-человечески поддержали. Такой поддержки я не встречал.

– А другие?

– Другие? Вот…

Он начал рассказ о жизни. Возбуждение чувств помогло памяти. Не желая трогать всего, он остановился на детстве, работе, мрачном своем романе и каторге. Его мать умерла скоро после его рождения, отец бил и тридцать раз выгонял его из дому, но, напиваясь, прощал. Неоконченный университет, работа в транспортной конторе и встреча, в парке, при подкупающих звуках оркестра, с прекрасной молодой женщиной были переданы Ноком весьма сжато; он хотел рассказать главное историю отношений с Темезой. Насколько поняла Гелли, крайняя идеализация Ноком Темезы и была причиной несчастья. Он слепо воображал, что она совершенна, как произведение гения, – так сильно и пылко хотелось ему сразу обрести все, чем безыскусственные, но ненасытные души наделяют образ любимой.

Но он-то был для своей избранницы всего пятой по счету прихотью. Благоговейная любовь Нока сначала приподняла ее – немного, затем надоела. Когда понадобилось бежать от терпеливого, но раздраженного в конце концов мужа с новым любовником, Темеза – отчасти искренно, отчасти из подражания героиням уголовных романов – стала в позу обольстительной, но преступной натуры. К тому же весьма крупная сумма, добытая Ноком ценой преступления, стоила в ее глазах безвыездного житья за границей.

Нок был так подавлен и ошеломлен вероломством скрывшейся от него – к новой любви – Темезы, что остался глубоко равнодушным к аресту и суду. Лишь впоследствии, два года спустя, в удушливом каторжном застенке он понял, к чему пришел.

– Что вы намерены делать? – спросила Гелли. – Вам хочется разыскать ее?

– Зачем?

Она молчала.

Нок сказал:

– Никакая любовь не выдержит такого огня. Теперь, если удастся, я переплыву океан. Усните.

– Какой сон!

«Однако я ведь ничего не могу для него сделать, – огорченно думала Гелли. – Может быть, в городе… Но что? Прятать? Ему нужно покинуть Зурбаган как можно скорее. В таком случае, я выпрошу у отца денег».

Она успокоилась.

– Нок, – равнодушно сказала девушка, – вы зайдете со мной к нам?

– Нет, – твердо сказал он, – и даже больше. Я высажу вас у станции, а сам проеду немного дальше.

Но – мысленно – он зашел к ней. Это взволновало и рассердило его. Нок смолк, умолкла и девушка. Оба, подавленные пережитым и высказанным, находились в том состоянии свободного, невынужденного молчания, когда родственность настроений заменяет слова.