Фанфан-Тюльпан

Маршал пришел в хорошее настроение после забавной для него истории с Фанфаном. Он был в восторге, оказавшись один на один с самой красивой актрисой Франции и Наварры. Он звонко хлопнул по столу тяжелой палкой. Появился хозяин гостиницы, весь красный от самой мысли, что ему довелось принимать в своей гостинице самого знаменитого воина королевства, и, почти кувыркаясь от усердия, подбежал к нему — он напоминал Полишинеля, которого невидимая рука дергает за веревочки. Морис Саксонский громко скомандовал, как на параде войск:

— Хозяин, быстро приготовь хороший ужин, и пусть твои повара и поварята перепрыгнут через собственные головы, если ты не хочешь, чтобы я взорвал к чертям всю твою кухню с помощью моих драгун!

— Я умоляю монсеньера простить меня, — залепетал хозяин, — и быть снисходительным. Сейчас ведь поздно, и на кухне осталось не так много припасов…

— Тысячу раз гром и молния! — занервничал маршал. — Я…

Но госпожа Фавар остановила его и нежным голосом, обратив к нему неотразимо приветливый взор, сказала:

— Монсеньер, не окажете ли вы нам честь разделить с нами ужин?

Марс был слишком беззащитен перед чарами Венеры, чтобы ответить отказом на столь соблазнительное предложение! Поэтому маршал, галантно поклонившись и целуя руку актрисе, с энтузиазмом принял приглашение, выраженное в столь очаровательной манере.

Перетта, которая проводила Фанфана обратно к его так грубо прерванной трапезе, вернулась в гостиную, где они обедали, а Бравый Вояка исчез, так как ему, после приключения с письмом в Шамборе, не очень-то хотелось находиться слишком близко к раздражительному воину. И обе дамы уселись по обе стороны от маршала за обеденный стол, где их ждал подогретый, но не утративший вкусовых качеств и аппетитного вида обед. Маршал, у которого после шести дней унылой и строгой диеты особенно разыгрался аппетит, взялся атаковать пулярдку из Мена с жаром, не меньшим, чем атакуют вражеские крепости. В это время госпожа Фавар наклонилась к нему и негромко заговорила с ним. Дипломатка не забыла о цели своей поездки.

— Монсеньер, — проворковала она, — мне бы хотелось, если вы не возражаете, поговорить о моем несчастном муже!

Маршал, который в это время обгрызал куриное бедро, услышав эту фразу, чуть не подавился — он считал такой разговор совершенно несвоевременным. Когда удушье его прошло, актриса продолжала:

— Монсеньер, бедняга сейчас в Бастилии, и он так же уныл и мрачен, как камни его тюрьмы…

— Ничего, небольшой отдых ему не повредит, — ответил маршал, пытаясь проявить остроумие. — Драматурги время от времени нуждаются в тишине, чтобы собраться с мыслями. И, кроме того, разве ваш муж не просил предоставить ему другое, тихое убежище, более «парижское»?

— О, господин маршал, поскольку вы выбрали для этого разговора такой тон, — воскликнула госпожа Фавар, — я больше не стану возвращаться к этой теме.

И, уткнув нос в тарелку, хитрая актриса уже не открывала рта ни для чего, кроме еды и питья.

Но, чего хочет женщина, того хочет и солдат, и уже через несколько минут Морис Саксонский, измученный ее молчанием, воскликнул:

— Ну, хорошо, мадам, поскольку вы непременно хотите, чтобы ваш муж покинул стены Бастилии, я сделаю для этого все необходимое.

Крик радости вырвался из уст госпожи Фавар.

— Ах, монсеньер, вы — самый рыцарственный из всех военных во Франции! Я так и знала, что вы сумеете исправить такое злоупотребление властью, такую вопиющую несправедливость!

Маршал тотчас же вышел из-за стола и взял у слуги небольшой несессер, где находилась бумага и письменный прибор, сел рядом в кресло и написал несколько слов на одном из листов.

Госпожа Фавар и Перетта не обратили внимания на выражение лукавства в его глазах и двусмысленную улыбку.

— Сегодня — счастливый день! — прошептала Перетта на ухо госпоже Фавар.

— Счастливый день! — повторила актриса с лукавым смехом.

Они не предвидели того, что их ожидало.

Глава III ВЕЧЕР В БАСТИЛИИ

В благословенном 1745 году Бастилия вздымала свои толстые стены на том месте, где теперь сооружена Июльская колонна. Защищенная высокими серыми башнями, тяжелые силуэты которых резко вырисовывались на горизонте пригорода Сент-Антуан, она служила государственной тюрьмой.