Фанфан-Тюльпан

Допрос с пристрастием — это наводящее ужас слово не потеряло своего рокового значения со времен средневековья. Допрос с пристрастием — это допрос с применением орудий пытки; это равнодушные палачи, не обращающие ни малейшего внимания на стоны и крики своих жертв, это — козлы для четвертования, ножи, режущие тело на части, чудовищное колесо, которое проезжает, ломая кости, по спине, вода и огонь, жуткие писари, ожидающие вырванного муками признания, перемешанного с хрипением и криками от боли…

Шпионка, как при свете молнии, мысленно увидела зловещую картину… Даже месть шевалье, даже смерть были и то менее страшны, чем этот ад! Лучше было признаться во всем, чем подвергнуться пыткам!

— А если я скажу все, что знаю, могу я надеяться на ваше милосердие? — спросила она сдавленным, дрожащим голосом.

— Я обещаю похлопотать о вас перед его величеством, — сухо ответил лейтенант полиции, уже предвидя скорую победу.

Фанфан-Тюльпан с трепетом наклонился, чтобы лучше расслышать слова придворной дамы, — он надеялся, что она скажет, как найти похитителей Перетты…

Тут Ван-Штейнберг, решившись начать признание, объявила:

— Хорошо. Я все скажу. Так вот…

Но она не успела продолжить… Страшный шум разразился в кордегардии; стекло со звоном вдребезги разлетелось, и Фанфан и Д'Аржансон увидели, что шпионка упала со стула, пораженная в грудь пулей; стреляли из пистолета через окно.

Это был шевалье де Люрбек, который, рискуя быть пойманным, со свойственной ему невероятной дерзостью, заставил замолчать свою сообщницу навсегда.

Дежурные, обалдев от неожиданности, кинулись в комнату, где шел допрос, Фанфан выпрыгнул в разбитое окно, пытаясь хоть разглядеть того, кто стрелял. Но густая ночная тьма, только кое-где прорезанная светом фонарей, сделала преследование бандита невозможным.

Господин Д'Аржансон наклонился над камеристкой. Она лежала плашмя на полу лицом вниз. Он повернул ее на спину и расстегнул ей корсаж. Волна черной крови хлынула на дорогие кружева, стекленеющие глаза свидетельствовали, что она умирает. Еще несколько секунд она хрипела, пытаясь произнести какое-то имя, но не успела. Лейтенант пытался понять, что она хотела сказать. Но было поздно. Маркиз Д'Аржансон снял треуголку и сказал:

— Мертва! Господа, правосудие уже бессильно.

Люрбек не терял времени. Совершив последнее преступление, он быстро побежал к слуге, который ждал его с лошадью во дворе у открытой ограды. Он мгновенно вскочил в седло, вонзил шпоры в бока лошади, которая взвилась на дыбы и пустилась в галоп, и, не обращая никакого внимания на то, что во тьме не было видно дороги, стремительно помчался в направлении Сен-Сира.

Бравый Вояка, который держал за узду наготове лошадей, свою и Фанфана, заметил верхового, который промчался мимо него бешеным галопом. Он не придал этому никакого значения, только проворчал:

— Сумасшедший! Летит так, что свернет себе шею! Ведь в двух шагах не видно ни зги!

Фанфан и дежурные кордегардии пробежали через двор, но там уже никого не было… Выстрел разбудил дежурных в вестибюле, и во дворце началась суета и стук сапог. Господин Д'Аржансон, которому совсем не хотелось поднимать шум вокруг происшедшего, велел завернуть во что-нибудь тело убитой и приказал:

— Имейте в виду: случайный выстрел из ружья одного из часовых разбил стекло кордегардии и пуля попала в эту даму.

Но, несмотря на невнятное объяснение, слухи уже разошлись по двору. Разговоры пошли даже о том, что было совершено покушение на жизнь короля…

Фанфан, опередив дежурных, подбежал к старому ветерану и сказал:

— Госпожу Ван-Штейнберг убили в тот момент, когда она уже собралась сказать все генеральному лейтенанту полиции.

— Ах, черт! — выругался Бравый Вояка.

— Ты ничего подозрительного здесь не видел?

— Я видел, как какой-то верховой сломя голову промчался мимо. Но он теперь уже далеко, и нет никакой надежды догнать его в таких потемках.

— Проклятье! — вскричал Фанфан, сжимая плечо старого солдата. — И ты не остановил его?

— Как я мог что-нибудь заподозрить? Я ведь отсюда даже не слышал выстрела!

— Этот верховой наверняка был Люрбек! Ну, ладно! Я все равно поеду его искать!

Фанфан сразу же собрался садиться на лошадь. Им овладела страшная тревога, так как он подумал, что Перетта в руках бандитов и каждая минута промедления, может быть, отдаляет его от похитителей. У него стучало в висках. Он был весь во власти какого-то безумия. В ту минуту для него не существовало ничего, кроме того, что Перетта в опасности. Но Бравый Вояка еще не потерял головы и не забыл о действительности. Он резко сказал:

— Черт подери, малыш, ты разве не помнишь, что завтра вместе с маршалом Саксонским ты должен ехать в армию, во Фландрию!

— Я обязан найти этого негодяя! Я должен спасти Перетту! — кричал Фанфан совершенно вне себя.

Бравый Вояка, чтобы охладить его порыв, твердо и строго сказал:

— Ты не можешь дезертировать из армии, ты не имеешь права изменить знамени, ты — военный!

Фанфан, придя в себя и совсем уничтоженный обстоятельствами, вздохнул и горько сказал:

— Ну, а что делать?